Список нежных жертв - Лариса Соболева

– Не ругайтесь, я выведу вас во двор.

– Я не выхожу, а выезжаю, – вспылил он. – Вон инвалидная коляска, я в ней катаюсь. Ты обязана меня катать!

– Хорошо, хорошо, – поспешила подойти к нему Оленька и помочь пересесть в коляску.

Удивительным ей показалось то, что пальцы у Афанасия Петровича были цепкие и сильные, как клещи. Она невольно поморщилась от боли, когда он ухватил ее за руку. Дедок спокойно обошелся бы и без коляски, но, видимо, выезжать на прогулку на своем «транспорте» ему безумно нравилось, а изображать из себя немощного старика, каким он не являлся, доставляло удовольствие.

Оленька вывезла кресло на террасу, поправила плед. Дедушка все время ежился, наверное, ему постоянно было холодно. Оленька решила сделать ему приятное, сбегала на кухню, чтобы принести попить. Нашла сок, налила в высокий стакан и вынесла. Вот тут-то и вспомнила предупреждения хозяйки: глаз не спускать с дедушки. А он находился уже не в коляске, а у ворот и судорожно пытался открыть их. Оленька кинулась к старику с воплем:

– Афанасий Петрович! Куда вы?

– А, это ты? – перестал он терзать ворота. – Чего разоралась, дура? Я только посмотрел. Что там у тебя? Сок? Это ты мне?

– Вам. Только сначала сядьте в кресло, – поставила условие Оленька.

Дедок легкой – не старческой – походкой вернулся на террасу, буквально запрыгнул, а не уселся в кресло и царственным жестом протянул к ней костлявую руку. Оленька поняла: требует сок. Отдала. Пил он, прихлебывая и причмокивая, с жадностью. Значит, Оленька угадала: старика мучила жажда. Длинные седые его волосы теребил ветерок, а фигура была напряжена, отчего вид у ее подопечного стал жалкий.

И Оленька, глядя на него, с некоторым страхом подумала: «Куда я попала? Боже, дай мне терпения».

Марина, стоя на балконе в «своей» половине трехэтажного дома, наблюдала эту сцену во дворе. У соседей появилось новое лицо – хорошенькая девушка, это было интересно. А подняв неожиданно глаза, она увидела, что за ней с третьего этажа чужой половины наблюдает молодой человек. Кажется, он сын хозяев и никогда не выходит из дома.

В это время ее окликнул Борис Евгеньевич. Позвал издалека, скорее всего, из спальни. Позвал властно. Хозяйка повезла детей к репетиторам, а он приехал «на обед». Марина поспешила в спальню – Борис Евгеньевич ждал «обед» в постели. Она разделась и скользнула к нему под одеяло. Почти каждый день он находит время для любви.

Марину не смущало, что она ворует чужое счастье. Девушка увлеклась хозяином до одури и отдавалась ему со всей страстью, на какую была способна и о какой пишут в книгах. Только с ним она узнала, что значит «бабское счастье». Это когда мужчина и женщина соединяются и – лети все в тартарары! Борис Евгеньевич доволен, он балдеет от нее, а уж Марина очень старалась доставить ему массу удовольствий. И почему ее должна мучить совесть? Борис Евгеньевич имеет право делать что хочет, ведь он содержит семью, жена не работает. Втайне Марина мечтала отнять его у нее, ведь ему хорошо с ней, она это знает, видит.

Марина принялась ласкать Бориса Евгеньевича с откровенным бесстыдством, отчего он приходил в экстаз.

Сентябрь подошел к концу. Лужи не успевали высыхать, их наполнял дождь, по-прежнему ливший часто и обильно. Нередко по утрам горожан встречали плотные туманы, но и когда их не было, воздух оставался влажным.

К унылой погоде примешалось чувство тревоги. Средства массовой информации уже не скрывали, что в городе орудует маньяк, о чем свидетельствовали три жертвы. Представители правовых органов стали частыми участниками передач по радио и телевидению, в которых журналисты дотошно выспрашивали об убийствах. Представители в подробности городских ужастиков жителей не посвящали, отделывались скупыми и ничего не значащими фразами. Но в городе и без них подробно знали, как произошли убийства, смаковали детали. Особенно всех потряс инцидент в больнице. Да уж, появление маньяка в больнице – экстраординарное событие! Сразу горожанам стало ясно: маньяк личность серьезная, его голыми руками не возьмешь, он хитрый, коварный, умный. Экстрасенсы выдавали свои варианты толкований, кто есть маньяк. По их версиям – это пришелец из какого-то низменного уровня, поймать его будет нелегко, ибо он переходит из уровня в уровень, словно из комнаты в комнату. Многие в толкование верили. Улицы пустели с началом сумерек, теперь женщины неслись с работы домой, не останавливаясь переговорить со знакомыми.

Полулежа в полуразбитом кресле, Алена делала маникюр и краем глаза смотрела телевизионную передачу. А точнее – слушала. Речь шла о том, как продвигается следствие по делу об убийствах. На экране нескладно мямлил мент с тупой и сальной рожей, вызывающей смех, а не уважение к милиции. Он просил горожан:

– Если граждане нашего города что-нибудь заметят подозрительное, просим сообщить срочно в милицию вашего района. Уважаемые граждане, если вы повстречались с человеком, который проявил к вам сексуальный интерес, то просим тоже сообщить в отделение милиции. Но паниковать пока преждевременно.

– Вы считаете, что наличие трех жертв – недостаточный повод для паники? – спросила журналистка-очкарик, бравшая у него интервью.

– Я считаю, – не смутился тот, – что преждевременно делать какие-то выводы. Прокуратура работает, отделы милиции тоже, преступники будут найдены.

– Как видите, уважаемые телезрители, – журналистка появилась на экране крупным планом, – мы так и не получили вразумительного ответа, кто терроризирует город. Представители наших правоохранительных органов утверждают, что совершены обычные преступления. Но знаете, лично мне странно слышать слово «обычные» в сочетании со словом «преступления». Разве убийство – это обычно? А зверские убийства? Нет, я не нахожу обычного в совершенных злодеяниях, жертвой которых стали беззащитные женщины. И что думать по этому поводу остальным жительницам города, на кого надеяться, если до сих пор милиция и прокуратура уверяют, что все случившееся – обычное дело? С вами была Варвара Шубина.

Алена, накрасив ногти, помахала ими в воздухе, задумалась. В комнату приплелся в выцветших и обветшавших семейных трусах папаня, не пивший неделю, потому что не на что, и оттого злой. Он тяжело рухнул на диван и заохал, будто уработался, хотя на самом деле спал полдня. Но, может быть, от длительного сна тоже устают? Алена не пробовала спать сутками, посему знать не могла, тяжело это или нет. Мать готовила еду практически из ничего – из кухни доносился запах жареного лука и колбасы, которую даже кошки есть не стали бы – отрава. И атмосфера в доме – невызревшего скандала. Алена не может здесь находиться долго, только ночует. А последнее время и ночует-то нечасто.

Папаня со свойственным ему тактом спросил:

– На блядки собираешься?

Короткой фразочки оказалось достаточно, чтобы у Алены возникло жгучее желание убраться из родительского дома немедленно. Презрительно фыркнув в сторону папани, она взяла куртку, сумку, запихнула туда кое-какие вещи и потопала в прихожую. Папаня слез с дивана и поплелся за дочерью в коридор.

– Я к тебе обращаюсь?! – взревел он, оскорбленный поведением дочери. На грозную фразу она тоже не отреагировала, молча надевала любимые ботиночки. – Не, мать, слышь? Родная дочь отца в грош не ставит! Чье воспитание? А где она шмотки берет, а?

– Ну, что ты привязался к ней? – малодушно залепетала мать примирительным тоном, выходя из кухни в прихожую. – Пусть себе идет...

– А почему не спрашивает разрешения? – возопил папаня. – Чей хлеб жрет? Мой? Так и пусть уважает родителей!

– Ты свой хлеб пропиваешь, – ответила Алена без лишних эмоций, спокойно.

– Ты это кому?! – Папаше явно приспичило заняться воспитанием дочери. – Выродили подлюку на свою голову. В старости куска хлеба не даст. Где бабки берешь на тряпки, а?

– Чего привязался? – заорала Алена в ответ. – Отвали!

Папаня забылся и попытался схватить неблагодарную дочь за волосы. Да не тут-то было – она врезала папе локтем под дых, а затем каблуком ударила по ступне.

– У, е... – запрыгал папаня на одной ноге, начав часто-часто икать.

– Алена! – закричала заполошно мать, бросившись к мужу. – Не смей на отца руку поднимать! Не смей! Грешно!

Алена уже закрывала за собой дверь, как вдруг увидела, что отец кулаком заехал матери в глаз – сорвал зло. И она распахнула дверь, намереваясь врезать папане по полной программе, но мать замахала руками, мол, иди отсюда. Алена со всей дури хлопнула дверью, аж штукатурка посыпалась, и сбежала вниз. Она злилась, не понимая рабского терпения матери, патологической жалости к отцу и безропотного принятия нищеты.

Выходя из темного подъезда, Алена вдруг столкнулась с входившим в него человеком.

– Ой! – вскрикнула она, испугавшись не на шутку и отпрянув назад. Но тут же узнала Веньку. – Какого черта крадешься за мной?