Дело «Памяти Азова» - Владимир Шигин

— Согласны, — дружно ответили матросы».

Из воспоминаний прибывшего в Кронштадт эсеровского боевика А. Пискарева: «Было приступлено к организации боевого штаба из представителей партий. Конечно, партии не сговорились; никто на уступки не шел, каждый хотел быть главным руководителем. Тратились целые часы драгоценного времени на обсуждение вопроса, например, о том, что делать с офицерами: убить или только арестовать. Особенное человеколюбие при этом проявляли меньшевики. Своей. защитой они вызвали недовольство матросов и рабочих (надо понимать, что большевики и эсеры требовали офицеров убивать). Вообще поведение интеллигенции было ниже всякой критики. Будь матросы предоставлены сами себе, они проявили бы больше организованности. Подготовка восстания была так плоха, что даже наша боевая дружина не знала, что делать и на что употребить имевшиеся у нее бомбы.

Было решено, что восстание начнется по сигналу. Но условленных четырех пушечных выстрелов никто не слышал. Между тем в разных местах неожиданно послышалась пальба. На улицах показались растерянные группы матросов с винтовками и безоружные. Мы спрашивали их, а они нас: куда идти и что делать? Никто ничего определенного не знал, и узнать было негде. Циркулировали разнообразные слухи. Сообщали, что форт „Константин“ восстал, другие опровергали. А стрельба слышалась всюду.

Мы, новички в Кронштадте, не знали города и были беспомощны. Один сообщал, что навстречу нам идут енисейцы для усмирения, другой передавал, что часть их, отказавшись стрелять, пристрелила офицеров.

Неразбериха царила невообразимая. Рабочие и часть матросов бросились строить баррикады. Кажется, это послужило сигналом к погрому. Начали громить лавки, магазины; появилось вино. Винтовки бросали, чтобы принять участие в погроме. Это делалось не из корысти, а просто потому, что убедились в бестолковщине: овладело отчаяние, рассудок помутился, жажда деятельности искала выхода и находила в разрушении. Уже задолго до утра стало ясно, что восстание не удалось. Приходилось думать о спасении. Арестовывали всюду».

Несмотря на неуклюжие попытки оправдать погромы «разочарованием в высоких идеалах», эсер А. Пискарев признает, что если в начале восстания были высокие слова и идейные споры о высоких материях, то закончилось все банальным погромом и всеобщей попойкой. Винтовки и револьверы солдаты собирали прямо на мостовых, там же валялись и пьяные «революционеры».

Полицмейстер Богаевский докладывал: «…Руководители не сумели овладеть движением, и все шло вразброд; предполагаемое политическое движение благодаря разбитым винным лавкам и грабежу обратилось в бессмысленное пьяное буйство». В те дни говорили, что Кронштадт спасла водка. Массовых погромов и грабежей обывательских квартир, отличавших восстание 1905 года, на этот раз, правда, не было. Просто не хватило времени. Мятеж 1905 года в отличие от предыдущего был весьма скоротечен, а потому наименее сознательные матросы ограничились лишь погромом винных лавок.

Едва стало ясно, что мятеж обречен, начались схватки между самими матросами. Большая часть уже стремилась вернуться в казармы, чтобы не пришлось отвечать за содеянное. Активисты, исчерпав аргументы, начали просто– напросто резать ножами своих ненадежных сотоварищей, пытаясь оставить толпу на улицах. Но было уже поздно… Из хроники мятежа: «В экипажный лазарет набралось много раненых матросов. Большинство из них молчало, некоторые же заявили, что ранены большими ножами, которые якобы раздавали вольные».

К 5 часам утра 20 июля восстание было в основном подавлено, ак 10 часам — обезоружены последние его участники. В подвале одного из зданий собрались жалкие остатки военной эсеровской организации. Растерянные, они уже не столько переживали поражение, сколько обдумывали пути собственного спасения. Делили деньги, фальшивые паспорта и переодевались.

Член ЦК РСДРП большевик Л. Красин жаловался на негодяев эсеров в Америку А. М. Горькому, традиционно обвиняя их во всех грехах: «… Немедленно после роспуска Думы социалисты–революционеры заявили, что поднимут Кронштадт, что связи у них там великолепны, план выработан, что, с другой стороны, ждать больше нельзя. и прочее и прочее. Наши сведения отнюдь не подтверждали этих оптимистических надежд; правда, настроение солдат после думы было страшно приподнятое, но, говорили наши, форты берут не настроением, военно же техническая подготовка восстания оставляла желать еще очень многого. Решение эсеров относительно Кронштадта привело к преждевременной вспышке в Свеаборге. Тут работу вели исключительно социал–демократы, но социалисты–революционеры прислали несколько эмиссаров–солдат (своих) из Кронштадта, которые, пользуясь фактической возможностью проникнуть в крепость, накалили местную публику эсеровским враньем о Кронштадте, обещанием поддержки оттуда с броненосцев и прочее и прочее».

Революционная пресса обвинила в предательстве солдат Енисейского полка. Те оправдывались через большевистскую газету «Казарма»: «Матросы теперь очень злы на кронштадтских солдат, что мы их не только не поддержали, но даже усмиряли. Правда, у нас в полку Енисейском много черной сотни, но есть и сознательные, и их большинство в некоторых ротах, так что можно было рассчитывать на поддержку. Но беда в том, что о восстании ничего не знали, а уж как вывели — шум, стрельба, кого–то убивают — тут трудно вести агитацию: если есть время, можно перетянуть колеблющихся, а раз началось столкновение, дело кончено, — солдат стал как машина, знай, щелкай затвором, и особенно ночью, когда ничего толком не разберешь. Остановить стрельбу тогда почти невозможно. Надо еще знать, что солдаты еще плохо разбирают и не пойдут усмирять только в том случае, когда будут знать, в чем дело, а для этого надо пошире связь заводить».

Один из руководителей мятежа, Иван Безграмотный (он же т. Мануильский), впоследствии вспоминал: «По делу Кронштадтской военной организации после восстания захвачено было очень много людей, в том числе был арестован и я. Предавали провокаторы, из которых особенно выделялся рабочий Вельдерман, впоследствии, как мне передавали, в 1919 году опознанный и убитый в Донбассе».

Любопытно, что дружинники уже после ареста запугивали основную массу арестованных матросов, угрожая им убийством за сотрудничество со следствием, выгоняли приходящих священников. Уже известный нам Л.А. Ленцер: «…После ухода нашего защитника мы собрали всех своих прежних агитаторов и агитаторов соседней казармы и договорились, что нужно разъяснить всем арестованным товарищам, что защитники. подосланы охранкой и что нужно отказаться от их услуг. Через неделю к нам в казарму явился седенький священник с Евангелием.

Оказывается, священника прислал к нам Иоанн Кронштадтский, который больше всего заботился о том, чтобы мы, как христиане, немедленно покаялись в совершенных грехах. К священнику подошел Гуцаков и весьма добродушно сказал, что мы сегодня кушали скоромную пищу и поэтому никак не можем исповедоваться. Как только священник ушел, Суслов, Гуцаков, Астахов, Гусев (все члены боевых дружин. — В.Ш.) и я, обсудив создавшееся положение, пришли к выводу, что если мы легко отделались от защитника, то от священника отделаться будет труднее, ибо подавляющее большинство арестованных — люди религиозные, считающие Иоанна Кронштадского святым человеком, поэтому они пойдут на исповедь к этому сыщику в рясе (?!). Нужно принимать меры против возможных провокаций и предательства. Я предложил провести с арестованными беседу, в которой все объяснить им.

Суслов предложил усилить матросскую разведку, которая должна была узнать о недостойном поведении матросов на допросах и на суде и принимать в отношении этих трусов и предателей наши матросские меры. Начальником разведки назначили Суслова. Перед ужином Гуцаков и я пошли в соседние с нами помещения, где было около 200 арестованных матросов из разных экипажей. Мы предложили матросам выслушать нас и рассказали им о том, что нас посетил „добренький“ священник и о том, кто и для чего придумал исповедовать нас. На вопрос, как быть, если среди нас найдутся провокаторы и выдадут своих товарищей священнику, а тот прокурору, матросы гневно заявили:

— Сами казним!

После этого мы попрощались и ушли. После поверки Суслов и Астахов также провели такое собрание».

Любопытно, что когда к арестованным кронштадским мятежникам поместили несколько участников мятежа на «Памяти Азова», то первые, заподозрив последних в излишнем любопытстве, избили их до полусмерти.

Непросто проходил и сам суд. Из воспоминаний Л. А. Ленцера: «…Наша разведка сообщила следующее: по решению ЦК партии эсеров в Кронштадт приехали четыре террориста ивих числе две девушки. Они привезли несколько специально изготовленных бомб и должны были передать их дежурному матросу–эсеру у ворот машинной школы, а тот, в свою очередь, — подсудимым матросам. чтобы они во время судебного заседания бросили их в судей. И когда террористы, приехав в Кронштадт, подошли к дежурному матросу и хотели передать ему бомбы, находившиеся в засаде охранники набросились на террористов и арестовали их. В тот же день военнополевой суд приговорил всех террористов к смертной казни и ночью они были повешены».