Запах ночного неба (СИ) - Вилкс Энни

— Я надеюсь, что мне не придется, — запоздало пошла на попятную Алана, уже понимая, что Келлан прав. И что только что она своими руками сломала остатки собственных шансов пережить эту ледяную ночь.

Они стояли друг напротив друга, и Келлан продолжал сжимать ее левое запястье, пульсирующее болью. Ветер завывал где-то наверху, в верхушках кедров, тихий скрип потревоженных деревьев походил на стон. Алана была готова поклясться, что изо рта валил пар, хоть и не видела его. Мир остановился. Ничего не существовало, кроме этого заостренного лица напротив, и ничто не было важным.

— Ты убьешь меня теперь? — спросила Алана, пытаясь не поддаваться отчаянию. — Келлан, ты же знаешь, ты не в себе. Просто отпусти меня, прошу тебя. Пожалуйста. Ты убьешь меня, если не отпустишь сейчас же. Ты же сам знаешь это.

Голос дрожал. Алане почти хотелось сдаться и сжаться в комочек, ожидая удара, но вместо этого она расправила плечи, глубоко вдохнула обжегший ее холодом воздух и погладила Келлана по груди так же осторожно, как гладила бы дикого барса.

Тиски разомкнулись, и от неожиданности Алана чуть осела в траву, но тут же восстановила равновесие. Она неуверенно сделала два шага назад, не сводя с Келлана глаз, ожидая.

— Уходи туда, — проговорил Келлан так, будто каждое слово жгло его изнутри. Алана проследила за его рукой: там, где-то над елями, едва заметно начинало светлеть небо. — Надень амулет. Спрячься. Если почувствуешь, что проходишь какую-то преграду, беги так далеко, как сможешь — это поисковая сеть. Они ищут тебя. Я не выдам тебя, обещаю.

Алана сжала знакомые чешуйчатые спины онемевшей от холода рукой и, повинуясь, накинула цепочку на шею. Тут же на мысли опустилось блаженное спокойствие, и Алана с внезапной четкостью осознала: то, что она принимала за тишину, было нарастающим гулом.

— Останься в пещерах, — продолжал Келлан. — Я вернусь за тобой, и мы вместе пройдем перерождение.

Алана пыталась что-то сказать, но не могла. Еще один шажок назад. Еще один — вбок, чтобы понять, что коридор исчез. Еще один. Еще.

Алана бросилась вперед, не разбирая дороги, сквозь мокрые ветки, сквозь заросли колючек. Ей показалось, что ее всю обволокла теплая вода, но миг — и ощущение осталось позади. Она заслоняла руками лицо и никак не могла понять, течет ли по ее щекам роса или слезы. Алана неслась, скользя на камнях, увязая во мху, не жалея ног и дыхания, пока жжение в груди и горле не стало невыносимым. Никогда еще она не бегала так быстро. Только боль — она удивленно посмотрела на глубоко оцарапанную острым камнем лодыжку, — заставила Алану остановиться. Задыхаясь, она обхватила тонкий ствол какого-то дерева и прижалась лбом к шершавой коре.

Ветер все так же завывал в верхушках смыкающихся над полянкой деревьев, и губы так же обжигал невидимый пар. Келлана рядом больше не было. Никто не шел за ней.

.

И тут лес загорелся. Пламя, не обжигая, ослепило ее привыкшие к темноте глаза. Его рев сожрал все разрозненные лесные звуки. После студеного ночного воздуха жар показался почти невыносимым, он мигом высушил ее одежду и волосы, оставив за собой след лихорадочного тепла. Алана, как во сне, отступила от обратившегося в пепел дерева и застыла посреди огня, не понимая, почему он не причиняет ей вреда. Трава и кусты, и деревья, и даже мох пылали, необычно быстро сгорая, землю покрывала зола, а в воздухе искрился потухающий пепел. Десятки зверей, тоже почему-то уцелевших посреди огненного смерча, с писком разбегались во все стороны, и их лихорадочные метания, и сами они, невесть откуда взявшиеся, были такими жуткими и нереальными, что девушка боялась смотреть на продиравшихся через пепел белок и взлетающих сквозь искры птиц. Где-то вдали, за неверными силуэтами исчезающих деревьев, за оранжевой мглой, двигались тени больших животных, и они показались ей исполинами.

Воздух полнился шумом и нечеловеческими криками. Алана боялась двинуться. Она подняла лицо вверх, к небу, спасаясь и от режущего глаза света, и от призрачных чудовищ, и сквозь летящие искры увидела расходящиеся где-то в высоте желтые лучи, сетью обнимавшие пропадающий лес, переплетение это не имело центра и, опускаясь, рассеивалось магическим огнем.

Алана села прямо на горячую землю. По рукам ее и по юбке скользнула змея, а за ней — какие-то мелкие грызуны. Алана с дрожью прижала руки к груди, растирая кожу.

«Меня здесь нет, — повторяла она себе. — Меня здесь нет. Я не здесь. Не смотрите на меня. Не замечайте меня. Меня здесь нет».

Если бы Келлан решил ее убить, пламя бы уже раздело Алану до костей. Бездумно вглядываясь в пляшущие сполохи, она приняла темный силуэт, выступивший из разверзнувшейся бездны, за еще одно чудовище, и когда он приблизился, в почти животном жесте закрыла голову руками.

22. Даор

Стояла уже глубокая ночь, и ночь эта была очень холодной. Настежь открытое окно дышало влагой, оседавшей на подоконник леденеющей росой. Камин не горел, но Даор этого не замечал: холода он не чувствовал, а привычное приятное тепло не было сейчас ему интересно. Залитый темнотой кабинет с едва колыхающимися на ветру шторами, потухшие свечи, казавшиеся провалами омуты зеркал, мерцающие металлические каркасы лежащих на полу кресел — любой, кто заглянул бы в покои герцога, сказал бы, что ничего не видно, и решил, что в комнатах никого нет. Чуткие глаза Даора Кариона почти не нуждались в свете, Олеар же щурился, постоянно поправляя заговор, делавший его зрачки почти такими же широкими, как у учителя, и завороженно следил, как на желтом кожистом пергаменте проступают новые кровавые линии. Он уже истощился, и Даор разрешил ему немного отдохнуть, хотя ученику не удалось заполнить и половины отведенной ему области.

Проводник, сжимавшийся у пустого камина, будто из него выкачали весь воздух, точно ничего не видел. Хрупкий его ум больше не выдержал бы влияния, и несколько часов назад Даор приказал Олеару снять заговор, слепивший безымянному губы. Время от времени мужчина тихо подвывал. Сквозь сотнями лет не испытываемую усталость, сквозь непривычно бессильную ярость, сквозь досаду, сквозь питавший ярость страх Даор боролся с желанием прекратить этот раздражающий звук, испепелить страдающее лицо и бросить труп под ноги к оказавшемуся таким бесполезным Сину. Что там, ему хотелось испепелить весь Приют: каждого, кто находился сейчас здесь, и кто не мог ни указать ему дороги, ни как-либо оказаться полезным.

Каждого.

Каждого, кто дал сыну Келлфера выйти с Аланой на плече, кто не поинтересовался, почему безумный наставник куда-то уходит. Каждого, кто не стал разбираться, что именно несет сын Келлфера. Каждого, кто мог бы встретить беглецов по пути, и кто не остановил их.

Сина, позволившего, чтобы в руки к сыну Келлфера попал один из созданных отцом Даора скрывающих амулетов, Сина, оказавшегося таким недальновидным — и предпочитавшего войну хорошим отношениям с семьей Карион.

Каждого наставника, продолжавшего обучать, каждого послушника, продолжавшего учиться.

Испепелить каждого.

Эта мысль была почти успокаивающей.

— Он, кажется, сходит с ума, — заметил Олеар, будто уловив мысль учителя. — Вы не думаете, что если он повредится рассудком, Син…

Даор повернулся к Олеару. Губы его расплылись в улыбке.

— Син что?

— Будет не доволен? — Олеар сделал шажок назад.

— Ничего не посмеет предъявить мне из-за безымянного служки, после того, как отказался давать подробную карту. Я не доволен его бездействием куда сильнее.

— Ведь война… — почти на грани слышимости прошептал Олеар, избегая встречаться с Даором взглядом.

— Простите, простите! — вдруг проплакал проводник. — Я все расскажу и без карты! Ни у кого нет карт, директор не дает их составлять, тут слишком много важных мест, мы все ходили разными маршрутами… Я знаю почти все… Я покажу на вашей карте, если зажжете свет. Я расскажу…

— Мне нужно, чтобы ты молчал, — процедил Даор. — Заткни ему рот кляпом и отдай его… да кому угодно. Убери это отсюда, — обратился он уже к мигом вскочившему Олеару. — Он мне больше не нужен, я закончил.