Кремень и кость - Евгений Лундберг

X. По течению

Быстро текли мимо берега. Над головами вились, налетая стайками, белогрудые чайки. От их пронзительного крика, от мелькания берегов и от бездействия кружилась голова. С каждым часом сильнее томил голод.

Тяжелы были дни, но ночи казались еще тяжелее. Полоса дождей прошла, рано всходила и до рассвета провожала плывущих полная пронзительная луна. В прибрежных рощах перекликались филины. Выли и хохотали, как женщины, оплакивающие покойника, шакалы. Казалось, что никогда уже не зайдет эта страшная, бледная упорная луна и никогда не прекратится равномерное мелькание берегов.

Днем беглецы остерегались стоять или сидеть на плоту. Они протягивались на влажных бревнах, опирали головы на руки и глядели вдаль. Младшего из светловолосых по утрам бил озноб, в полдень он обливался потом и тяжело засыпал. Сны ему снились страшные, и всегда в них участвовал Косоглазый. Старший успокаивался под плеск бьющей о ствол воды. Только Крот копошился над чем-то, уходя подальше от светловолосых к противоположному концу плота. Воровато оглянувшись на светловолосых, Крот вынимал из-за пазухи какие-то предметы, перебирал их и опять прятал.

— Если ты взял с собой дары для духов, охраняющих дальние берега и воды, не прячь от нас, — сказал старший из светловолосых.

— Это не дары, — растерянно ответил Крот.

— Пища? — допытывался светловолосый.

Он быстро оперся ладонями и коленями о мокрое бревно и на четвереньках перебежал к противоположному концу плота. Младший тоже проснулся и, вяло склонив голову набок, прислушался.

— Если пища, почему не поделишься?

— И не пища, — сказал Крот, низко опуская голову. — Это я взял…

Светловолосый резким движением вынул у него из-за пазухи ожерелье из медвежьих зубов, тонко убранную рукоять из мамонтовой кости, резное изображение коня, задравшего прекрасную и злую голову с раздувающимися ноздрями, и несколько обломков Мамонтова бивня с едва намеченными очертаниями украшений.

— Взял у племени! — сказал старший из светловолосых, оступившись на скользком бревне. — Взял сам! — с выражением ужаса на обычно спокойном лице повторил он, обращаясь к младшему.

(примечание к рис.)

Взять самому — это смерть. За Косоглазого, за побег от племени, за похищение — трижды смерть. И хотя ни один из троих не думал о возвращении в медвежью пещеру, последний проступок, казалось, окончательно отрезал тонкую жилу, еще связывавшую их с племенем. Не только смерть, но и позор, позор там, дома. Не помогла и мысль о том, что здесь, на пустынной реке, не было ни Косоглазого, ни побега, ни позора, ни племени и вместо тройной смерти им угрожала одна обыкновенная, не торжественная гибель от голода дли от иноязычного племени.

И вдруг, Крот заговорил:

— Взял. Ты слышал, как Рысьи Меха рассказывал о чужих людях с дротиками из неломкого дерева. Они берут кость, дают дротики. Они там, — он махнул рукою, — куда мы плывем.

Речной разлив стал шире, течение замедлилось, плот неуклюже толкался о края мелей. Светловолосые стали совещаться, как управиться с плотом, чтобы его не занесло в непроходимые речные тупики и протоки.

Отозвался с дальнего конца и Крот. Он сказал, что нужны шесты, чтобы отталкиваться в неудобных местах. Он поплывет к берегу, где за широким поясом песков синел лес. Пройдя наперерез по берегу, он скоро нагонит их и поможет протолкнуться, если плот занесет в непроходимое место.

Светловолосые отворачивались от него. На его предложение они не ответили. Можно было понять, что они согласны, чтобы он выполнил предложенное, но сами просить о помощи не хотят. По торопливости, с какою Крот кинулся в воду, они поняли, что он не возвратится.

К концу дня голод и тяга к суше согнали в воду и светловолосых юношей. Глубоко уходя ногами в мягкое дно, подвели они плот к берегу. Отрадно было растянуться на горячем песке среди редкой осоки. Вода, плот, пустынные берега внушали светловолосым отвращение. Воспоминания о событиях в становище выцветали, только чувство опасности оставалось по-прежнему сильным.

Подкрепив силы улитками и мелкими стрекозами, младший остался стеречь плот. Старший прокрался по лозам к высокому холму. С высоты его Открылись лежавшие на юго-запад низкие берега реки, окаймленные песками. Вдоль берега, то скрываясь в лозах, то чернея на лысых гребнях холмов, маячила человеческая фигура с длинным темным шестом на плече. Крот не вынес одиночества. Он жался к берегу реки в ожидании плота.

Ночь, день и еще ночь отдыхали светловолосые на берегу. Старший подкрался к селезню, перекусил ему горло и напился теплой крови. Младший с каждым днем слабел от лихорадки. Потом они поплыли дальше. Когда плот натыкался на мель, старший прыгал в воду и толкал его плечом к быстрине.

Берега становились все ниже, река шире. Расширяясь, она разбивалась на рукава. В воздухе повеяло свежим тревожным горьковатым запахом моря. Луга и равнины откатывались от берегов невиданным простором. Птицы тучами носились в воздухе.

(примечание к рис.)

На одном из песчаных перекатов к беглецам подплыл Крот. Молча ушел он с плота, молча же возвратился. Он протянул найденный у берега шест старшему из светловолосых, выражая этим свою покорность. Светловолосый принял шест. Становище было далеко, их было мало, река смыла преступление с нарушителя обычаев племени.

— Где твои люди с дротиками из неломкого дерева? — насмешливо спросил старший.

— Довольно плыть, — очень серьезно сказал Крот. — Здесь много птицы. Можно жить.

Младший из светловолосых очнулся от забытья. Смертельно тоскующими глазами оглянулся он на брата и тоже попросил:

— Довольно плыть.

Старший всматривался в берега. Что-то неуловимое обеспокоило его.

Надо было решать за всех. А как мог он решать?

И вдруг его зоркие глаза отметили на косе силуэты таких же двуногих существ, как он. От далекого берега отделился узкий продолговатый предмет и поплыл не вдоль течения, а поперек реки.

В первое мгновение беглецы остолбенели. Потом старший схватил Крота за грудь — в том месте, где были спрятаны похищенные сокровища:

— Отдай им, отдай… отдай лучше сам…

В следующее мгновение всем троим разом пришла в голову мысль, что перед ними не чужое племя, а сородичи, хотя и ландшафт был чужой и плыли они по реке долго и все вперед.

Ими овладел звериный страх: те были на суше, а их несла вода, и не было у них возможности ни бежать, ни скрыться за камни, ни взяться за оружие.