Грустные клоуны - Ромен Гари

— Они говорили с вами о моем последнем сценарии?

— Нет. Они знают, что вы мне нравитесь, — Росс поднялся. — Тем не менее я хотел бы поговорить с Энн.

— Мой дорогой Росс, предвидя ваш приезд, она отправилась в небольшую поездку по Италии. Поскольку Энн испытывает к вам дружеские чувства, ей хотелось избежать этой встречи, которая огорчила бы ее. Вы должны понять ее, Макси. Она переживает духовный кризис: что делать, такова цена искусства, вы это знаете. В ее жизни настал такой момент, когда она почувствовала потребность заглянуть в глубь самой себя, убедиться в искренности своих чувств. Ее уже не удовлетворяет то, что лежит на поверхности: дешевка, дурацкие истории, в которых вы заставляете ее сниматься. Она достигла той зрелости, когда женщине действительно хочется отдать все лучшее, что у нее есть…

Вилли не мог устоять перед желанием пофлиртовать с опасностью. Это был вопрос стиля, мастерства. Это было искусство.

— Я позвоню на студию, но если ситуация не изменится, то, боюсь, руководство подаст на вас в суд, чтобы разорвать контракт.

— Передайте им, что Энн требует приступить к съемкам моей «Американской ночи».

— Я постараюсь.

— Вы останетесь пообедать?

— Нет.

— Конечно, нет. Сегодня вы уже не сможете проглотить ничего другого.

— Во всяком случае, не за одним столом с вами.

Росс собирался открыть дверь, как вдруг она распахнулась, и он нос к носу столкнулся с Гарантье, стоявшим на пороге с газетой в руке.

— Не знаю, знакомы ли вы, — сказал Вилли. — Макси, позвольте представить вам отца Энн.

— Очень рад, — произнес Гарантье.

— Мы уже встречались в Нью-Йорке, — заметил Росс.

— Вы знаете, старина, Макси всю ночь трясся в поезде, чтобы уговорить нас вернуться в Голливуд.

Гарантье взмахнул зажатой в руке газетой.

— Вчера в Корее погибли две тысячи человек, — сказал он. — И, можно не сомневаться, сегодня погибнет еще столько же. А вы заняты только мыслями о кино.

Лицо Росса побагровело.

— Сударь, весь мир занимается кино. Только одни делают его, как Сесил Б. Де Милл, и статисты у них остаются живыми, а другие — как Сталин, и статисты у них умирают по — настоящему. Я думаю, что кремлевский Голливуд обходится миру гораздо дороже, чем наш.

Хлопнув дверью, он стремительно вышел из номера. Вилли с облегчением откинулся на подушки, вернув лицу естественное выражение. Теперь, когда Росс ушел, маска была уже ни к чему.

— Она не перезванивала?

— Нет.

— Может быть, она не звонит, потому что собирается вернуться?

— Я вас умоляю, Вилли, если вам очень хочется пострадать, делайте это по меньшей мере в комическом ключе. И не рассчитывайте на меня как на партнера. Вы наняли клоуна, вот и пользуйтесь его услугами.

— Где он?

— Рядом. Считает ваши галстуки.

Вилли сполз с постели и открыл дверь гостиной.

— Идите сюда, слуга.

Бебдерн пришел с охапкой галстуков в руках.

— Сто сорок восемь, — объявил он. — Я их пересчитал.

— Можете взять себе, сколько хотите.

— О нет, великий Вилли! Мне всегда будет мало. Вы знаете, я ужасно требовательный. Для меня не существует пределов. Я стремлюсь к абсолюту, что для меня какой-то галстук… Хочу напомнить, что через пять часов мы с вами должны возглавить конкурсную комиссию.

— Комиссию? Какую комиссию?

— От вашего имени я принял приглашение возглавить конкурс красоты, который состоится сегодня во второй половине дня.

— Убирайтесь с глаз моих.

На лице Бебдерна появилось плаксивое выражение.

— Послушайте, Вилли, вы не можете так поступить со мной. Позвольте мне воспользоваться ситуацией. Я всегда мечтал возглавить конкурс красоты.

— Ну ладно. Приготовьте мне ванну.

Вилли сел на край кровати и обхватил голову руками.

— Она не может так поступать с нами! — простонал он. — Нет, нет и нет!

— Ни в чем нельзя быть уверенным, — сказал Гарантье, — даже в невозможном. На первый взгляд, может показаться, что женщина, которая с таким пылом мечтает о любви, не может довольствоваться любовью. Между потребностью любить и любовью нет ничего общего.

— У меня нет времени ждать, когда ее постигнет разочарование, — огрызнулся Вилли.

Он налил себе еще шампанского и выпил. Он торопился напиться, чтобы покинуть действительность до того, как она возьмет его за горло. Чтобы освободиться от мира и самого себя с помощью шутовства, как братья Маркс, Мак Сеннетт, У. К. Филдс, Чаплин, Бастер Китон, и перейти в то измерение, где можно решить любую проблему шутовской выходкой и упасть с луны на землю, не набив себе при этом шишки. Для этого хватило бы нескольких партнеров, способных вовремя подыграть.

— Бебдерн!

Великий импровизатор просунул голову в полуоткрытую дверь.

— Что вы делаете?

— Надеваю ваши трусы. Попробую поносить их. Кто его знает, может быть, что-нибудь произойдет. Вы не возражаете?

Он скрылся за дверью.

— Проклятие, — буркнул Вилли. — Такой персонаж увидишь разве что в «Искушении святого Антония» Босха.

— Одевайтесь, — сказал Бебдерн, снова появившись в гостиной. — Мы отправляемся на конкурс красоты. И не смотрите все время на телефон, а то он еще сломается.

Вилли снял с ноги туфлю и швырнул ее в Бебдерна.

— Надо бросать чернильницу, как Лютер, когда ему показалось, что он видит дьявола, — сказал, появившись вновь, Бебдерн. — Иначе публика не поймет!

— Если бы был дьявол, то, по меньшей мере, я бы знал, к кому обращаться! — взревел Вилли.

— И тем не менее не стоит считать публику глупее, чем она есть на самом деле, — заметил Бебдерн, то появляясь, то вновь исчезая.

Вилли почувствовал себя лучше и открыл новую бутылку шампанского. На хлопок пробки немедленно примчался Бебдерн, подметая ковер полами длинного черного пальто, залпом выпил три бокала шампанского и убежал.

— Я знаю, что он пытается делать, — с удовлетворением сказал Вилли. — Он имитирует Гручо Маркса, Бебдерн! Ты работаешь под Гручо Маркса, верно?

Голова Бебдерна появилась из-за двери гостиной.

— Я открыл этот прием раньше него, — сердито заявил он. — И я не играю в кино! Я все делаю по-настоящему! Я разряжаю обстановку!

— И когда же это ты его открыл? — спросил Вилли, с готовностью вступая в игру.

— Его изобрел мой дедушка во время погрома, — ответил Бебдерн. — Когда казаки у него на глазах изнасиловали его жену, пропустив вперед своего лейтенанта, он подошел к нему и спросил: «А вы не могли спросить у меня разрешения, вы, офицер?» Нужно разряжать обстановку! Для того юмор и существует!

— Да, в жизни надо уметь защищаться, — сказал Вилли. — Нельзя позволять вить из себя веревки!

— А как же иначе, — подтвердил Бебдерн, — в конце концов, есть у нас гордость или нет!

Вилли очень не любил реплики в сторону, но в комедии положений они были всегда.

Гарантье с улыбкой слушал их, скрестив на груди руки. Он больше не верил в крик, он даже перестал верить в голос. Он терпеть не мог клоунов, фарс, насмешку — все то, что заставляет корчиться от хохота под тяжестью мира.

— Вы придаете юмору слишком большое значение, — сказал он. — Юмор — это буржуазный способ защиты своего покоя, при котором ничего не меняется в окружающей вас оскорбительной реальности. Потому-то я не понимаю тех, с кого сняли кожу: неужели она была у них раньше? Ирония, юмор, насмешка — не что иное, как способ уходить от социальной ответственности. Это противоречит марксизму.

— Извините, — с ужасом пролепетал Бебдерн, — я не знал!

От страха у него дрожали колени.

— Ну, ну, — попытался утешить его Вилли. — Мы им не скажем…

— Я хочу быть с ними! — стонал Бебдерн. — Я не хочу иметь врагов слева! Я хочу быть с ними! Именно это привело меня в такое состояние!

— А в каком ты был раньше? — мрачно спросил Вилли. Он переживал спад, и импровизация у него не получалась.

Бебдерн пришел ему на помощь.

— А наш конкурс красоты? — напомнил он, подливая Вилли еще шампанского. — Вперед, Вилли, одевайтесь!

Он помог ему надеть брюки.

— Я хочу надеть фрак, — проворчал Вилли. — Если это конкурс красоты, я хочу выглядеть абсолютно незапятнанным. Я хочу показать, что человек — не тряпка, которой можно вытирать пол, и что человеческое лицо всегда остается сияющим, благородным и чистым даже под кремовыми тортиками! Я жажду чистоты, shit! Дайте мне лебединую манишку!

На самом же деле, он хотел опрокинуть мир, лишенный веса в том измерении, в котором страдание вызывает смех, как в первых фильмах Фатти Арбакла, Честера Конклина и Мака Сеннетта с их непременными пьянчугами во фраках и цилиндрах, топчущимися вокруг открытых канализационных люков.

— Я тоже хочу надеть фрак, — объявил Бебдерн. — Тогда у меня появится впечатление, что я окончательно порвал с рабочим классом. Вы знаете, что я однажды сделал?