Я искал не птицу киви - Игорь Зотиков

Но вдруг откуда-то донеслись тревожные сигналы сирены, и прямо к трапу подкатил белый фургон с надписью «Эмбуланс», что значит «Скорая помощь». Только, в отличие от нашей «скорой», на борту машины был не красный, а чёрный, мальтийский, крест, раздвоенный на концах, как ласточкин хвост.

Двое молодых людей, парень и девушка, форменных одеждах, выскочили из машины:

— Вы доктор Зотиков?… Вы мистер Смит?. И через секунду нас уже укладывали на белоснежные, накрахмаленные, со свежими складками простыни, которыми были покрыты двое носилок в машине. «Нет! Нет!» — пыталась было вяло протестовать мы оба. Ведь в наших пропитанных соляром и сажей рваных куртках, огромных, когда-то белых бутсах мы были такие грязные, дурно пахнущие. Но нас уложили на белое хрустящее великолепие, взревела сирена, и мы понеслись. Сразу пропали все тягостные думы, стало так хорошо. Не надо ни о чём думать, ты просто больной, которого мчит белая машина с черным мальтийским крестом. «А думать-то надо было», — тоскливо думал я, лёжа на высокой каталке и слушая человека в белом халате.

Мы находились в большом, с высоким потолком зале. Половина его была пустой, вторая половина, вдоль длинной стороны зала, была разделена белыми простынями на небольшие как бы загончики. Когда меня ввозили в этот зал через большие двустворчатые двери, я заметил, что в нескольких отсеках стояли такие же каталки, как и моя, на которых лежали покрытые одеялами люди. В один из них вкатили и меня.

Вдруг человек, говоривший со мной, уставился на двери. «Не думал я, что они будут так скоро…» — вслух подумал он. Я приподнял голову и увидел у противоположной стены двух высоких молоденьких краснощёких полицейских в фуражках со странными околышами, покрытыми большими чёрными шашечками, заставившими меня вспомнить наши такси. Полицейские неуверенно озирались, пытаясь привыкнуть к новой для них обстановке и разобраться, в котором из загончиков лежит тот, кого они ищут.

Немую сцену прервал вдруг голос из соседнего со мной отсека. Это был густой, басовитый, громкий голос, привыкший приказывать. Даже занавеска, разделявшая нас, заколыхалась. По-видимому, говоривший ещё и жестикулировал:

— Лейтенант, я здесь! Спасибо, что пришли меня навестить. Для вас есть работа. Возьмите у этого мистера, что рядом со мной, его паспорт и декларацию, езжайте в международный аэропорт и попросите Джона, чтобы он оформил въезд этой персоны в нашу страну.

Голос оставался таким же громким, но внезапно металл исчез:

— Я начальник полиции города Крайстчерч, меня только что привезли сюда, наверное, аппендицит. Мои мальчики шустрые ребята, так что сделают все в два счета. Не волнуйтесь, мистер. — Спасибо, — смог лишь выговорить я.

Сёстры

Через пару часов меня раздели, осмотрели, сделали кучу рентгеновских снимков и отвезли наконец в палату номер один.

В огромном длинном зале с дверьми, выходящими прямо на улицу, стояло двадцать или тридцать коек. Они стояли в два ряда, спинками к стене. Между койками было ровно столько места, чтобы поместилась тумбочка. В центре зала, между рядами кроватей у стен, стоял огромный стол, похожий на стол для пинг-понга, только длиннее.

На кроватях лежали больные в самых странных позах. Особенно выделялся мой сосед через одного человека слева. Коричневый, голый, если не считать красных плавок и бинтов, которые белели на руках и ногах он весь был как бы вывешен на тросиках и подставках, напоминая чучело фантастического марсианина в музее. В нём так много было сломанного, что он мог шевелить только головой, что и делал. Однако он не только вертел головой. На самой голове все тоже было в движении: рот изрыгал поток слов на незнакомом мне языке, но, судя по выражению глаз, это были проклятия. Оно и понятно — это было травматологическое отделение. И вот тут я неожиданно вспомнил, что, когда я улетал из Антарктики, один из американских врачей сказал мне: «Игорь, обрати внимание на сестёр, когда будешь в Чи-Чи. Ты увидишь там лучших сестёр мира»…

Странно, чем же они лучшие. По палате от койки к койке сновали невысокие, крепко сбитые, деревенского вида девушки. Ни маникюра, ни косметики. У всех на ногах тёмные чулки и простенькие туфли. Зеленоватое платье-халат, одинакового у всех покроя, было их униформой. У каждой на коротких, по локоть, рукавах нашиты лычки, как у наших курсантов военных училищ, только не золотистые, а красные. У кого три, у кого одна. Одна лычка — первый год после школы сестёр, три — значит, работает уже больше трех лет. Никто не улыбался завлекающе, не стрелял глазами. Такие «простушки-пастушки» — ничего особенного, и всё-таки было в них что-то необычное. И вдруг я понял, что в них необычного — они все делают бегом или вприпрыжку. Они же не ходят! Они все здесь танцуют. Какой-то нескончаемый балет. Вот одна из них подбежала к койке моего соседа, театральным жестом вытащила из-под его головы подушку, как бы исполняя сложное па, взбила её и легчайшим движением снова подсунула её под голову, а потом протанцевала, подпрыгивая, к другой койке, поить подвешенного «марсианина», изрыгающего проклятья.

Вдруг в палате появились ещё две такие феи. Они внесли большой, по-видимому горячий, бачок и поставили его на стол. Потом на столе появились стопки тарелок, ножи, вилки. Раздался удар гонга. «Ланчтайм! Ланчтайм! Обед! Обед!» — мелодично выкрикивала одна из «балерин». Тут же, на столе для пинг-понга, сестры разливали по тарелкам супы, накладывали вторые и уже после этого разносили больным. По всему чувствовалось, что этот момент для сестёр — один из пиков их постоянного аврала. Ведь некоторых надо было кормить с ложечки, например того марсианина, который ещё норовил выплюнуть ложку или опрокинуть тарелку. А сестричка только смеялась и снова что-то щебетала марсианину, уговаривая проглотить ещё ложечку.

После обеда на столе появились тазы с водой, и здесь же, посредине палаты, те же девочки принялись мыть посуду. К вечеру на этом же столе сестрички раскладывали и подбирали лекарства для вечернего приёма.

Ночью я долго не мог уснуть. В полутьме палаты, подсвечиваемой слабенькими ночниками у кроватей особенно тяжёлых больных, все сновали взад и вперёд сестры, исполняя свой удивительный, молчаливый танец — все бегом, бегом. Но усталость пересилила боль, и я уснул. Внезапно я проснулся от странного ощущения. Кто-то что-то делал с моей ногой. Осторожно открыл глаза. По-прежнему полумрак палаты с летающими, как большие зелёные бабочки, сёстрами. В ногах моей кровати на низенькой табуреточке сидела сестричка. Край одеяла с одной стороны был отогнут, и нижняя часть моей больной ноги была открыта.