Мастерская отца - Владимир Харьковский

Утром Орлов дал Володьке Картошкину зубило и слесарный молоток: будешь рубить проволоку, заготовки для гроверных шайб… И Володька взялся рубить. Вначале раза два смазал — молоток с зубила соскользнул и проехал по руке, потом стал осторожнее, прицельнее. В общем, к обеду он уже намахался, рука бы не поднималась. Без пяти двенадцать Орлов сказал ему.

— В столовую пойдем, перекусим для пользы дела.

И уже достал замочек с ключом, чтобы свой рабочий кабинет закрыть от посторонних любознательных людей.

— Ладно, — ответил Володька, — ты сам иди, а я там, на воздухе, посижу. Аппетита с непривычки нету.

Орлов заметил, как его ученик старательно уводит глаза в сторону.

— Пошли, я угощаю для первого раза.

— Не нуждаемся! — гордо и злобно ответил Володька и спросил уже помягче: — Обед-то когда у вас кончается?

— Так-так-так, — проговорил Орлов, прикидывая что-то про себя. — Ну, а если я, положим, тебе лицевой счет заведу, и сколько ты аванса проешь, то потом вернешь?

Юный Картошкин подумал самую малость и согласился.

— Молодец! — одобрил Орлов. — Четко соображаешь. Толковый из тебя может спец получиться… С течением времени, конечно. — И поинтересовался: — А что же отец денег тебе на прокорм не дает?

— Давал вчера, — ответил Володька. — Да что-то передумал. Говорит, ты мне не медаль на шее, пошел в люди, так и иди… И трояк обратно в карман.

— Ты смотри, как у Алексей Максимыча твоя жизнь! — воскликнул Орлов. — А на трояк он чего, лотереек взял?

— Ага!.. После обеда сосед Сучков в магазин сбегал, пять пузырьков гвоздичного одеколона принес… В дом не зайти, запах гнусный до ужаса.

— Зато комаров отпугивает, — веско возразил Орлов и вздохнул.

Володька Картошкин в столовых бывал редко и теперь, увидев длинную, изнывающую от жары людскую очередь, сразу опечалился. Люди стояли с подносами вдоль длинной алюминиевой линии выдачи разных блюд. Но Орлов ободряюще кивнул ему, и Володька успокоился. И в самом деле, минут так через десять они принесли к свободному столику два полновесных обеда в железнодорожной никелированной посуде: какие-то салаты с зеленым лучком, рассольники, твердые на вид шницеля и бледно-розовые кисели в белых эмалированных кружках.

Юный Картошкин никогда не ел в обед столь разнообразно и обильно, а тут еще пришлось «тянуться» за Орловым, который, несмотря на то, что вовсе не суетился и не стучал столовыми приборами по тарелкам, съел все быстро и теперь ожидал, когда управится со своими порциями его новый товарищ.

Оставшиеся до конца перерыва четверть часа они просидели на улице, в курилке. Под северной стеной цеха было сумрачно и прохладно. Здесь по периметру были врыты в землю деревянные скамейки, а в центре вкопана железная бочка. В темно-синей маслянистой воде плавали размокшие коричневые окурки.

Юный Картошкин сразу же раскрыл перед Орловым пачку махорочных сигарет.

— Не балуюсь! — ответил тот. — И тебе не советую. Бытовая наркомания, чего же хорошего?

— Хорошо, я подумаю, — пообещал Володька и закурил.

За далекой железобетонной стеной ремзавода виднелся березовый лес и труба райцентровской котельной. По пустому двору ветер носил обрывки каких-то случайных бумажек. В стороне, где находился ряд сельхозмашин, пригнанных для ремонта из совхозов, кто-то одиноко и безрадостно стучал по железу.

Орлов подумал о том, что теперь-то он должен отвечать не только за себя и свой станок, но и за Картошкина, которому следует говорить какие-то особенные ободряющие слова, ибо не так проста жизнь, как представляли это Леонид Исакич и участковый. Он понимал, для начала следует сказать что-нибудь общественно полезное, ведь человек принадлежит не только самому себе, но и станку, цеху, заводу… И он сказал:

— Если полюбишь какое-нибудь ремесло, то твоя жизнь станет независимой. Появится перспектива и ясность. Никто не будет приступать к тебе с претензией — окупаешь или нет ты свое место под солнцем. Ты будешь сам себе хозяин…

— Ну да. Как бобик на свободной проволоке! — усмехнулся Володька.

Орлов удивленно вскинул голову: не прост ты, братец, не прост!

Володька в свою очередь понял, что сказал что-то не так, и пояснил: это он исключительно о себе, а не вообще, главное ему сейчас вовсе не ремесло и не перспектива, ему бы только определиться сейчас или через год, или через три, а там все у него пойдет, он уже точно знает — пойдет! А пока у него родитель — алкаш, мать на перепутье с начкаром, братишка маленький….

Мимо них по двору проехал маленький колесный трактор без кабины. Сзади у него был подцеплен толстый железный лист, на котором лежал огромный моток проволоки. Орлов и Володька проводили его задумчивым взглядом, и Володька неожиданно сказал:

— Вообще я книги люблю читать… Ремесло ремеслом, а вот когда читаешь, то жизнь кажется интереснее, чем настоящая… Может, мне и читать ничего не надо, раз я  т а к  понимаю? Может, я только зря время трачу, как ты думаешь?

Конечно, Орлов должен был сказать Володьке Картошкину: ну-у, что ты! Как это не читать книги. Ведь книги — это… это… Но он задумался и ничего не ответил.

В этот жаркий августовский вечер Володька бежал раньше времени домой из районной библиотеки. Навстречу ему из центра Каменки по мягкому чистому асфальту, нагруженный, словно верблюд в караване, авоськами, сумками, с белым эмалированным бидончиком шествовал учитель Митя.

— Здравия желаем, Борис Сергеевич! — от всей души рявкнул Володька, словно в сердце, где раньше была у него пустота, вдруг появилось, затеплилось то единственное и дорогое, без чего он не мог жить на полном дыхании.

— А-а! — протянул учитель Митя в свою очередь, с веселым любопытством рассматривая своего ученика, столь усердно исполнявшего роль командира взвода. — О-о, Картошкин, вас совсем не узнать — забурели, загорели…

— Кваском балуетесь? — забирая наугад прежний школьный тон, протянул Володька с добродушной улыбкой.

— Угощайтесь! — в тон ему отозвался учитель Митя, протягивая белый запотевший бидончик.

В добросердечном жесте Митькина, в его открытой, извинительной улыбке Володьке почудилось что-то песье, и он сконфузился.

— Да-а, жара! — вновь подтвердил учитель Митя, и плечом утер бритый подбородок. — Тянет, как из паровозной топки… Вы, правда, не стесняйтесь. Я ведь понимаю…

— Спасибо! — наотрез отказался от угощения Володька и, чтобы закончить этот разговор о жаре, погоде, квасе, спросил: — Ну, а вы, Борис Сергеевич, кончили свою учебу?

— Слава богу, отмучился! — сказал о себе, как о покойнике, учитель Митя. — В отпуску вот, прохлаждаюсь, даже не привычно летом, ага. Мы ведь, в депо, все зимой ходили… Ну, а вы-то, что, Картошкин? — с новым напором воодушевления воскликнул он, кивая на книги, которые Володька держал под мышкой. — На военного поступаете?

— Что вы!? — искренне удивился и рассмеялся Володька. — По вашей стезе, на истфак, ага… А чего вы решили?

— У-у-у! — разочарованно протянул учитель Митя. — Я думал, вы военным станете. Что-то в вас серьезное такое, ответственное. Я как впервые вас увидел там, так и подумал, ага.

— Да, это все так, — смутился Володька. — Так. — И снова, приняв деловой заинтересованный вид, спросил бодро: — Ну, а теперь-то вы куда, с дипломом?

— А-а-а! — разочарованно протянул учитель Митя, поставив на асфальт свой белый бидончик, и взялся подробно объяснять Володьке, что в этом году отпуск у него неполный и он будет вместе с третьеклассниками работать на пришкольном участке, на днях выходит, потом ему с первого сентября дадут классное руководство в пятом «б», так как («Кгм-гм, словом, некоторые обстоятельства — была там молодая женщина… Замуж… Ну, и, естественно, сами понимаете, ага…») Потом еще кружок ему дадут…

— Так-так! — машинально отметил Володька. — А, может быть, не надо?.. Ну, понимаете? Вы же и другую работу можете, с дипломом-то работать…

Он мучительно подыскивал нужные слова, стараясь объяснить учителю Мите то, что понял о нем сам, но слова выходили не те, и все выходило — не то. Но учитель Митя вдруг понял почему-то все, засуетился, заговорил в свою очередь путано и длинно, потом протянул Володьке правую руку, на запястье которой висела нитяная сетка с солеными морскими рыбами и хлебом, крепко пожал ему ладонь:

— Всяческих вам успехов, Картошкин, на всех ваших поприщах, ага!

И тут же подхватил с полу свой бидончик, и они с облегчением и радостью побежали каждый своей дорогой.

В механическом цехе ремзавода, куда теперь каждое утро в половине восьмого являлся Володька Картошкин, текла строгая целенаправленная жизнь. Люди здесь были самыми обыкновенными людьми. Их Володька видел на улицах Каменки, в огородах, в коллективном саду и в клубе, но тут их объединяло одно ясное дело, которое называлось буднично и просто — работа.