Жорж Санд - Наталия Венкстерн

Основание странноприимных домов, «женщины-матери», возглавляющие каждую рабочую ячейку, республиканские прозвища, даваемые каждому члену такого объединения, не могли не поразить воображения Жорж Санд. Пердигье держал себя с ней просто, искренно, без позы! Ему предстояло совершить путешествие по Франции для распространения своей идеи — он пришел за помощью к великой печальнице о страданиях человечества. Наконец Жорж Санд не только в воображении, а в реальной действительности могла пожать руку представителю того класса, служению которого она мысленно посвятила себя еще со времен Мишеля. С искренним и благородным порывом, благословляемая своим духовным отцом Пьером Леру, она отдает себя всецело в распоряжение Пердигье и его предприятию.

В романах «Товарищ кругового путешествия по Франции» и «Черный город» она рисует типы идеальных рабочих, прекрасную идиллию трудовых товариществ, легендарный быт святых и добрых людей. Недовольство ее издателя Бюлоза, обвинения в неправдоподобности, ничто не может отвратить ее от этих новых тем, от стремления к сближению с классом бедняков, в котором она уверена найти воплощение своих идеалов.

С темами бытового характера, с вопросами женской эмансипации, справедливо создавшими славу Жорж Санд, покончено навсегда. Любовная фабула, без которой по условиям эпохи не мог строиться ни один роман, уже не является доминирующей в ее новых произведениях. Они обычно страдают небрежностью и даже некоторой тривиальностью. Акцент ставится на характеристику представителей рабочего мира, в которой классово далекая от этого мира Жорж Санд проявляет все свое сентиментальное, характерное для дворянки-народницы покровительственное отношение к «меньшому брату».

Двери дома на улице Пигаль широко открываются для представителей народа. Проповедничество Жорж Санд выходит из узких классовых рамок; любящей матери хочется заключить в свои объятия весь мир и все его страдания. Но как это всегда случается с дамами-патронессами и принципиальными филантропами, проникновение в гущу чуждого класса не дается в руки, как клад. Прекраснодушие ногайской помещицы при всей его искренности — неблагоприятная почва для сближения, и рабочий, приближающийся к улице Пигаль, фатально превращается в оперного пейзана, которого так легко облагодетельствовать великодушному дворянину. Любя народ, ослепленная своей ролью республиканки и социалистки, Жбрж Санд не замечает, что рабочие, которыми она хочет окружить себя, или перестали быть рабочими, или обращаются к ней той стороной своей личности, которая выделяет их из общей массы. Она дружит с пролетарскими поэтами и пишет о них восторженные статьи, но с ней они больше говорят о своем творчестве, чем о своих классовых нуждах. Она ценит в них мистицизм, христианство и филантропию. Мистицизм их — случайность, христианское сознание доживает свои последние дни, филантропия давно скомпрометирована в глазах передовых представителей пролетариата. Тем не менее Жорж Санд счастливо переживает медовый месяц своего сближения с народом.

В 41-м году Пьер Леру при ее материальной помощи вместе с Луи Виардо приступает к изданию журнала «Revue Independante» («Независимое обозрение»). Этот журнал является венцом всех мечтаний Леру и закрепляет перед лицом всей читающей Франции его единомыслие и дружбу с великой писательницей. «Независимому обозрению» Жорж Санд отдает все свои творческие силы. Свои романы, которые привлекают к журналу широкую публику, она считает только жалкой приманкой, которая способствует распространению журнала.

«Мы, три честные человека, — пишет она, — согласны во всем так, точно составляем одно единственное существо. Я не знаю, можно ли еще найти в литературе подобный феномен. Я верю, что мы сделаем нечто добросовестное и серьезное, что не останется бесплодным. Мои романы будут только вывеской для привлечения зевак. Я постараюсь писать их как можно лучше, чтобы привлечь как можно больше зевак, благодаря которым машина пойдет в ход; суть же дела заключается в том, чтобы без помех обращаться к сочувствующим душам: с божьим соизволением дело это будет выполнено».

Жорж Санд оказалась для «Независимого обозрения» неоценимым сотрудником; самозабвенно она жертвует большими гонорарами Бюлоза и дает в «Независимое обозрение» статьи «О народных поэтах», «Ораса», «О славянской литературе», «Прокоп Великий» и наконец свой чрезвычайно нашумевший, удвоивший ее славу роман «Консуэло».

«Консуэло», как в свое время «Лелия», является произведением, подводящим итог настроениям и мыслям, владевшим Жорж Санд в период 1840–1842 года; к этому времени она совершенно усвоила религиозные, метафизические и социальные взгляды Леру; под влиянием Шопена и Мицкевича в ее жизнь вошел новый элемент польских интересов и вообще славянских идей, подходивших под теории Леру о переменной роли отдельных народов в движении прогрессирующего человечества; демократические тенденции убежденной республиканки уже не подлежали пересмотру; влиянье ее друга Франца Листа и собственное восторженное преклонение перед деятелями искусства делали для нее особенно дорогой сен-симонистскую теорию о жреческой роли в истории человечества художников и артистов. Эти идеи и настроения, проникнутые целиком общим влиянием Леру, явились основами, на которых она воздвигала этот роман-эпопею, считавшийся в XIX веке ее шедевром.

Философию Леру Жорж Санд проповедует не только на страницах «Revue Indépendante» и в своих романах, — она всюду ищет учеников и апостолов. Она читает его произведения Морису и Шопену, пишет о них своему брату Ипполиту и другу Дюверне, рекомендует многочисленным обращающимся к ней за советами людям философию Леру, как лекарство от всех душевных страданий.

Если были истинно счастливые и полноценные годы в жизни Жорж Санд, это именно были годы, прожитые ею на улице Пигаль, когда, счастливая в семейной жизни, она, добрая дама-патронесса, мать страдающего человечества, обрела наконец покой святости и свет умиротворяющей философии.

В светло-коричневой бархатной гостиной, в поэтическом полутемном будуаре, о котором нежно вспоминает Полина Виардо, в атмосфере благотворительной деятельности, высокой художественной культуры и утешительного философствования медленно назревала внутренняя драма Шопена. Никто не подозревал о ней. Он стоически переносил свои страдания. Его изящно завитая голова, его изысканность, приветливость, остроумие, его трагическая музыка украшали светские вечера.

«Кланяйтесь другу Шопену. Обнимите Шопена!»

Так заканчивались многочисленные письма друзей.