Река, что нас несет - Хосе Сампедро

— А что, в этой деревне девок нет? — спросил Белобрысый у Сухопарого, не видя пестрых девичьих платьев.

— Потерпи чуток. Вырвутся от своих мамаш… Да и сами мамаши придут… Хватит на всех.

Бенигно Руис, местный касик, стоявший вместе с крестьянами, заметил нечто необычное среди сплавщиков.

— Никак с ними женщина, Бальдомеро?

— Похоже на то, сеньор Бенигно. Не сплавщик же это в юбке.

Под колокольный перезвон и пересуды сплавщики подходили все ближе и ближе к крестьянам. И у Шеннона родилась чисто городская ассоциация: так две группы пешеходов, ожидавшие на противоположных сторонах улицы сигнала светофора, трогаются навстречу друг другу.

— Эй! Люди добрые! — крикнул Американец. — Опять пас встречает самый отъявленный головорез села!

Ряженый вышел навстречу сплавщикам, тряся бубенцами и изо всех сил гремя трещоткой. Его окружили ребятишки, две или три собаки отчаянно залаяли на чудище не столько от страха, сколько от удивления. Какое-то время ряженый высоко подпрыгивал, словно дикарь, отгоняющий злых духов.

— Мы пришли к вам с миром и в мире пребываем, — сказал Американец, дав ряженому выполнить свой грозный обряд. А затем произнес традиционную фразу: — Мы несем вам ягненка и идем убить быка.

Тогда ряженый поклонился и, возглавив сплавщиков, ввел их в село. Американец обменялся несколькими словами с алькальдом и священником; сплавщики встретили кое-кого из знакомых крестьян, но держались еще отдельной группой. Острия багров за плечами у сплавщиков придавали их войску воинственный вид.

Один сплавщики сразу же направились в таверну и стали расспрашивать хозяйку о дочери, которая, наверно, ужо стала совсем взрослой девушкой. Другие пошли прямо на площадь. Бенигно Руис, в фетровой шляпе вместо обычного берета, жилетке с золотой цепью и большим золотым перстнем, обратился к Американцу, рядом с которым шла Паула:

— Вы делаете успехи! Первый раз в жизни вижу женщину со сплавщиками.

— Она с нами только до Трильо, — ответил Американец. — Там она останется. Ее родители — наши друзья.

— Будь она моей дочерью, ни за что не отпустил бы с вами, — сказал Руис. — Вы настоящие мошенники, а она слишком хороша… Нет, ни за что не отпустил бы!

Однако больше слов говорили его пронизывающий взгляд и отвислая нижняя губа с прилипшим окурком сигары, делавшие двусмысленной и неприятной галантность этого сеньора. Пока они шли к площади, он не переставал пожирать глазами Паулу.

— Как ты думаешь, кого в этом году сделают быком? — спросил Четырехпалый Негра.

— Кого-нибудь сделают. В этом селе каждый справится.

Одна сторона площади была слегка приподнята, и на этом возвышении стояла церковь. Стена около паперти с тремя или четырьмя ступенями служила своего рода трибуной. Там ужо сидели женщины, старые и молодые, за ними стояли степенные хмурые мужчины в беретах и фуражках. На углу площади, возле единственного здания с балконом, Руис соорудил на двух телегах нечто вроде подмостков, откуда, должным образом вознесшись над толпой, собирался вместе со своими приближенными смотреть спектакль. Сюда он привел и усадил, все с той же неприятной галантностью, Паулу и Американца. Шеннон решил занять место рядом с подмостками. Возле него встал Антонио Встречный. Со всех сторон площадь окружили зрители: крестьяне вперемешку со сплавщиками. На ступенях паперти уселись представители власти — алькальд, альгвасил, местный священник и какой-то старец.

Альгвасил затрубил в рожок и дробно застучал по барабану. На площадь шумно ворвался ряженый, испугав своими прыжками ребятишек, шарахнувшихся от него в сторону, а самые маленькие даже заплакали. Обежав по кругу, он скрылся в таверне, альгвасил снова протрубил в рожок. От наступившей тишины площадь показалась как бы просторнее. Шеннон подмечал каждую мелочь: чья-то голова высунулась в окошко, птица парила в вышине среди ослепительного солнечного сияния.

— Бык, бык! — раздался истошный визг какой-то девчонки.

Словно вызванный криком, идущим из глубины веков, бык вырвался на площадь из темного проема дверей таверны.]{то-то, покрытый бурым пледом, с растрепанной веревкой вместо хвоста, бежал согнувшись, подражая животному, и держал перед собой деревянный щит с двумя большими рогами. Судя по легким прыжкам и движениям, это был молодой парень.

— Этого мы живо прикончим, — сказал кто-то из сплавщиков.

По бой должен был состояться в полдень. А сейчас народ лишь любовался быком и шумно выражал свое восхищение. Отовсюду неслись грубые шутки и возгласы. Это был самый подходящий момент завязать знакомства. Кое-кто из сплавщиков спрашивал у девушек, не их ли это жених. Те смеялись в ответ, делая вид, что обижаются. Восклицания, колкости, любезности и заигрывания слышались со всех сторон. Все сливалось в громком гуле голосов. И вдруг народ ахнул: бык поднялся на дыбы, словно собираясь ринуться на публику.

— Хорош бык, верно? — спросил Бенигно Паулу. — Вам нравится?

— Он очень далеко, — уклончиво ответила девушка.

Руис встал.

— Бык! — гаркнул он во все горло. — Иди, встань сюда!

От этого окрика бык остановился как вкопанный и покорно двинулся к телегам.

— Теперь тебе хорошо видно? — обратился Бенигно к Пауле и, тут же повернувшись к быку, спросил: — Что, мешают рога?

Громадный деревянный щит протестующе закачался, вызывая хохот.

— Слишком большие тебе наставили!

Щит согласно кивнул, отдавая должное остроумию главы семейства Руисов из Сотондо.

Продемонстрирован девушке свою власть, он с презрением сказал:

— Ладно, иди резвись, несчастный!

Бык удалился, смешно подпрыгивая.

— Руис с этими людьми делает все, что захочет, — сказала Пауле сестра Бенигно, тощая, как жердь. — Почти все они должны ому.

Руис самодовольно подтвердил ее слова кивком своей тяжелой головы и достал из кармана сигару. Закуривая, он вдруг вспомнил учтивую фразу, слышанную когда-то в мадридском театре:

— Вам не помешает дым?

— Нет, — ответила Паула.

— Люблю таких женщин.

Меж тем на поле выбежала ватага ребятишек и стала дразнить быка, словно собаки в старинных корридах. Не переставая пугать их внезапными наскоками, бык все же позволил увести себя назад, к темным дверям таверны.

Настало время восхищаться куадрильей, которую заранее составили сплавщики, распределив между собой роли. Во главе куадрильи шел сплавщик из средней артели, прозванный Косичка за то, что хвастался, будто в молодости был тореро, правда, довольно захудалым. Следом шло несколько пеонов, среди которых Шеннон узнал Негра и Сухопарого, а за ними на плечах сплавщиков, изображавших лошадей, выехали пикадоры, в том числе Белобрысый, державшие наперевес свои багры. Только теперь понял Шеннон, каково назначение подушечки под пледом у мнимого быка, и со страхом подумал, что это слишком ненадежная защита от варварских ударов. Куадрилья приложила немало усилий к тому, чтобы как можно больше походить на настоящих тореро: шляпы были лихо заломлены, однако, как они ни старались, их брюки и куртки все же не могли напоминать роскошные костюмы участников корриды. Плащи, правда, были у всех красного цвета, а Сухопарый красовался в кроваво-алом, бог знает в каком доме позаимствованном и у какой Дульцинеи, обольщенной его поцелуями, взятом.

Куадрилья два раза обошла площадь. Мужская половина публики следила за ней сдержанно, беспокойно, даже враждебно, зато ребятня так неистово ликовала, что некоторые девушки не очень громко зааплодировали, их поддернули подружки. А какой-то подвыпивший крестьянин даже осмелился прокричать:

— Молодцы! Давай, давай!

Кто-то бросил гвоздику. И она ярко заалела на бурой земле, среди угрюмых домов и глядевших на псе угрюмых людей. Косичка, стараясь быть как можно грациознее, подхватил ее и сунул за ухо. Его галантность была встречена взрывом аплодисментов.

Шествие окончилось, и народ уже собрался расходиться, когда на площадь выбежал человек с непокрытой головой. Местные жители с удивлением уставились на незнакомца, лицо которого выражало отчаяние. Лишь немногие сплавщики узнали в нем рабочего из средней артели, одетого в крестьянское платье.

— Помогите, помогите! — кричал он. — Нет ли среди вас доктора для роженицы? Умирает, умирает моя любимая!

Кое-кто сразу заподозрил в этом шутку. Но человек продолжал жалобно взывать. Навстречу ему вышел альгвасил.

— В нашем селении нет доктора, добрый человек… — проговорил он, но, увидев хитрое лицо незнакомца, спросил другим тоном: — А что, собственно, произошло?

— Моя жена вот-вот родит, она кричит благим матом. Ай, моя бедная женушка! Ай, моя милая!

Народ разразился хохотом. Из двери таверны на носилках, сделанных из двух багров и пледа, вынесли корчившегося в муках Балагура. На нем была длинная блуза, из-под которой выпирал огромный живот.