Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник - Сергей Брилёв

Меня после этой игры слов посещает чувство, которое в романе «Два капитана» испытал Саня Григорьев: когда он наконец совершил пусть и вынужденную посадку, но в районе, где всегда хотел побывать. В книге Каверина — это последняя зимовка капитана Татаринова. А я всегда хотел побывать здесь, в «сенях» Антарктиды. Где уже сегодня зримо сходятся интересы ведущих держав. Антарктические «сени», куда кто как зайдёт, так потом и рассядется в «горнице». «Предбанник», где во многом решалась судьба первой большой войны за Антарктиду, «англо-аргентинской» войны 1982 года за Фолкленды.

Ну и, в частности, именно ближе к материку произошёл, наверное, самый решающий «инцидент» той войны. Это когда 2 мая 1982 года был потоплен аргентинский крейсер «Бельграно», после чего аргентинский флот уже не воевал, а отсиживался в портах, а британский флот оказался вне досягаемости аргентинской авиации.

До недавних пор каноническая версия звучала так: крейсер был потоплен британской подлодкой «Конкерор» под командованием Криса Редфорда-Брауна.

Так-то оно так, только на цель британцев, возможно, вывел... советский военный спутник.

Как и чилийскую интригу, и эту советскую мистерию «англоаргентинской» войны я пока «подвешу»: вернусь к ней позже. Пока же — о том, что произошло сразу после гибели «Бельграно».

С разрешения Минрыбхоза СССР в район торпедирования выдвинулись советские промысловые суда. Пришлось, правда, долго согласовывать такое передвижение у района боевых действий с британским Форин-офисом, но в конце концов «добро» было получено, и быстрее других к месту гибели «Бельграно» подошёл севастопольский «Белокаменск». Бывший технолог траулера Василий Терентьев теперь вспоминает: «Надежд у нас почти не было. Температура воды не поднималась выше семи градусов, суточное промедление должно было наверняка сгубить уцелевших после торпедирования». Так и оказалось. Советские рыбаки смогли высмотреть среди волн только пятерых уже мёртвых аргентинцев, которых на поверхности держали их красные спасательные жилеты. Лица погибших были обезображены чайками: птицы расклевали им глаза и губы. Тела убрали в морозильную камеру и доставили в аргентинский порт Рио-Гажжегос»[26].

Но интересно не куда пришли советские траулеры, а откуда они выдвинулись. Где же они вели промысел криля, когда узнали о гибели «Бельграно»? По рассказам рыбаков, шли они, в частности, от острова Мордвинова.

Откроем любой российский справочник. Выясним, что остров, расположенный в нынешней международной антарктической «зоне мира», назван в честь российского адмирала и открыт экспедицией Беллинсгаузена в 1819 году.

Теперь откроем практически любой нероссийский справочник. Никакого Мордвинова и вообще никакого «русского следа»! Название острова — Элефант, а обнаружили его британцы во время «одного из первых посещений этих вод в 1821 году». То есть на два года позже, чем там впервые побывали россияне. Но об этом — ни слова. Мельком описывают нероссийские справочники и главное открытие «кругосветки» Беллинсгаузена и Лазарева: открытие континента Антарктида. При этом британцы, например, подробно рассказывают, как «мысом Разочарования» назвал нижнюю оконечность острова Южная Георгия капитан Джеймс Кук. Это когда понял, что и это — всё-таки остров, а не часть искомого южного континента. И опять никакого упоминания Беллинсгаузена и Лазарева, которые в конечном итоге континент всё-таки открыли.

Впрочем, такой «исторической близорукостью» отличаются не только британцы, а и все антарктические державы. Но это не последнее противоречие в истории этой части света.

...Раз в год, 25 мая, чарующий запах привезённого самолётом из самой Аргентины волшебного мяса (в которое нож опускается, как в масло) разносится над московским Серебряным Бором. Это аргентинское посольство и его гости гуляют на ежегодном приёме в честь годовщины аргентинской революции.

Под это дело посольские повара жарят тонны говядины. Рекой льётся знаменитое вино из предгорий аргентинской провинции Мендоса. А сами аргентинские дипломаты в парадных костюмах и диковинных мундирах (с бело-голубыми, в цвет национального флага, ленточками в петлицах) важно принимают поздравления. А если видят нового гостя, который здесь никогда не бывал, рассказывают ему историю этого места.

Рассказывают, что дачу Аргентине подарил Сталин. Что чуть ли не последним иностранцем, которого перед самой своей смертью принял Сталин, был Леопольдо Браво. Рассказывают, что в лице этого молодого аргентинского посла в СССР Сталин проникся большим интересом к президенту Перону и его Аргентине. А ведь ещё за восемь лет до этого Молотов возражал даже против вступления Аргентины в ООН[27].

Что же заставило Сталина вдруг повернуться к Аргентине? Что заставило советское руководство оперативно приголубить режим, который ещё вчера (и в общем-то, справедливо) считался фашиствующим? Заставила это сделать... Антарктида! По крайней мере, и без Антарктики не обошлось в новом «антиимпериалистическом» курсе, который тогда выбрали аргентинские военные.

Если быть точным, первыми боевые действия распространили на Крайний Юг всё-таки европейцы. Свидетелями их самого масштабного столкновения в той части света стал Уругвай, которому словно на роду суждено оказываться на перекрёстке путей великих держав. В декабре 1939 года, после окончания «классического» футбольного матча между уругвайскими командами «Пеньяроль» и «Насьональ» болельщикам в Монтевидео предстояло лицезреть последствия и другого «классического сражения», но уже глобальных сил. Бились Англия и Германия. Неравными составами, но со всем традиционным остервенением, которое так свойственно этим двум очень похожим друг на друга народам. Ещё недавно, пока она окончательно не проржавела и не сломалась, над Ла-Платой у Монтевидео так и торчала верхушка мачты потопленного в декабре 1939 года броненосца «Граф Шпее». Как раз напротив Монтевидео произошёл самоподрыв немецкого корабля, который перед этим изрядно потрепали корабли Её Королевского Величества из самой Британии и из Новой Зеландии. Но бились они, конечно, не за милый, но малый Уругвай...

Сами же уругвайцы и отвечают на вопрос о том, что это была за битва. Отвечают не напрямую, но тонким намёком. Намёк этот — птички, которых держат в клетке рядом с уругвайским военно-морским музеем, где и хранится снятый с носа «Графа Шпее» гитлеровский орёл. И каких же птичек держат уругвайцы в клетке у стен этого своего славного музея в районе Бусео? Пингвинов они там держат! Потому что, конечно, бились немцы и британцы за подходы не к Уругваю, а к Антарктиде, и Монтевидео в той битве был только «сторонним наблюдателем».

Но вовсе не наблюдателем решает в такой ситуации стать куда более амбициозный Буэнос-Айрес. Может, британцы и победили в битве с немцами на Рио-де-ла-Плате, но аргентинцы правильно рассчитали, что коммуникации у британцев всё равно растянуты настолько, что теперь можно незаметно попытаться обделать в Южной Атлантике свои делишки. Интересно, за каким занятием британцы застукали аргентинцев в 1943 году, когда патрулировали Южную Атлантику ещё в поисках остатков гитлеровцев. Искали у Антарктического полуострова немцев, а обнаружили аргентинский военный корабль «Примеро де Мажо», а у него на борту — целый груз бронзовых «мемориальных табличек» с декларациями о суверенитете. Аргентинцы расставляли эти «заявочные столбы» на как бы бесхозных антарктических островах, откуда на время Второй мировой британцы эвакуировались, стягивая все ресурсы на фронт на Севере. А уже непосредственно при Пероне в Антарктике звучат и первые выстрелы. Это когда аргентинцы пытаются помешать британцам высадиться на их прежние базы[28].

И, похоже, именно эти действия Перона против Британии и заставили Сталина изменить своё прежнее отношение к Аргентине. В какой уже раз в мировой истории сработала формула «враг моего врага — мой друг». Аргентина — враг Британии. После Фултона и для Советского Союза Британия — опять не друг, а открытый враг. Значит, Перон — друг Сталина. В качестве комплимента в 50-х Сталин и подарил «фашисту» Перону обширный дачный участок в престижном Серебряном Бору.

Как видим, спору Аргентины и Британии за Южную Атлантику уже много лет, а спорных территорий — не счесть. Тем не менее война 1982 года вошла в историю как фолклендская. Поэтому при всех прочих интригах вокруг Южной Атлантики и её многочисленных спорных территорий остановимся отдельно именно на этом «знаковом» архипелаге.

...Никак не могу себе простить, что так и не побывал в лондонском пабе «Фолкленд армс», то есть «Фолклендский герб». Тысячу раз проходил мимо, но так и не зашёл. Когда писал эту главу, оказался в Лондоне. Ну, думаю, наконец зайду, закажу пинту эля, разговорю владельца. Может, расскажет о том, как здесь до сих пор собираются ветераны войны или перебравшиеся в метрополию британские колонисты. Короче, думаю, насобираю каких-то сочных деталей. Сажусь в метро, еду до станции «Холборн», иду в знакомый квартальчик у Британского музея. А паба-то и нету! Думаю, может, ошибся перекрёстком? Хожу, хожу. Нету! Вижу, сидит в лавке букинист, который здесь явно сидел и десять, и двадцать, и пятьдесят лет назад.