Марго, или Люблю-ненавижу - Марина Крамер

Мысленно я произношу все известные мне проклятья и матерные слова, спешу скорее вытащить из-под стола свою ненавистную юбку и отдаться на волю судьбы и Дашиного отца, который, к счастью, пьян настолько, что дерзости не заметил, а только заржал как конь и погрозил Алексу пальцем. Его реакции я уже не вижу – концентрирую внимание на том, чтобы не впечататься в колонну со своим кавалером.

Через три минуты чувствую Алекса рядом. Вижу, как он танцует в нескольких метрах от меня – с другой девушкой, разумеется. И вдруг я понимаю, что музыка – та самая, наша музыка.

Девушка мне знакома – Дашина институтская подруга. Начинаю судорожно соображать, может ли она знать, кто он. Нет, не может, если ей никто не сказал. Она в строгом белоснежном деловом костюме, в узкой короткой юбке… Ох, да что я к этим юбкам привязалась!

Взгляд все равно возвращается к ним – хотя мне надо бы подумать о том, как избавиться от своего партнера. Ее ручки лежат у Алекса на плечах, и вдруг она – раз – и быстро поправляет его челку… Моим движением. Моим движением…

Или – не моим?

Ты – уже не мой?

Все, это последняя капля, я не в силах справиться с собой. Выдираюсь из объятий Дашкиного отца и спасаюсь бегством.

В курилке весело. Дашкины коллеги сравнивают свои часы на предмет стоимости. Пьяный Андрюша лежит на подоконнике. Жених….

У меня в руках какой-то кусок чего-то съедобного. Похоже на тарталетку или пирожок. Я стою, уставившись на этот предмет, и жадно вдыхаю едкий запах дыма. Глубоко, в самые легкие, до самого донышка души.

Из оцепенения меня выводит Дашка. Растрепанная и злая, она вываливается из дверей, застревая юбкой в трех местах.

– Марго, хватит жрать, а? – Пирожок летит в урну. – Ты и так толстая, посмотри на себя, тебе худеть надо! Что ты тут стоишь? Андрей, а ты что тут лежишь? Мам! Мааааам! Марго, идем, поможешь. Поправишь мне тут, а тут завяжешь…

Мы отходим, а точнее – меня оттаскивают к уборной, к большому зеркалу. Да, похудеть не помешало бы. Я послушно и автоматически поправляю и завязываю. Шнурую и закалываю. Покорно мычу и киваю в ответ на любые реплики. Что я делаю здесь, ну что? Почему я шнурую и закалываю здесь это ? Где я могла бы быть сейчас, с кем? Чего я хочу?

Возвращаясь обратной дорогой в зал, я цепляю взглядом окно. И красивую машину Алекса, на которую все сегодня пялились. И девушку в белом строгом костюме, садящуюся в нее с той стороны, которая как раз мне видна. Мне с утра пришлось три раза юбку поправлять, прежде чем он смог нормально закрыть дверь, а у нее короткая совсем – не стесняет движений… Дались мне эти юбки…

– Марго, мне что, сто раз тебя спрашивать – ты чай будешь или кофе?

«Я чужая», – думаю я.

Оборачиваюсь и, видя Дашкино лицо, вдруг понимаю, что последнюю фразу я произнесла вслух. Ее глаза как-то очень сильно меняются. Она делает шаг вперед и прижимается ко мне тесно-тесно, всем телом, всем завязанным, шнурованным, только что поправленным, словно не боится ничего помять и смазать.

– Я тоже, Марго. Мы все чужие.

К чему сейчас вспомнилось, а? Я сто лет не общаюсь с Дашкой, не вижу ее родителей. Даже почти забыла, как Алекс бросил меня одну. Тем более что это случилось не впервые и повторялось не единожды.

К чему вспоминать то, от чего только больно?

На диване застонала Мэри, я невольно прислушалась:

– Не надо… за что?

Бедная девочка… Даже во сне она продолжает съедать себя, не может расслабиться и отдохнуть, как положено. Даже там ее преследуют призраки ее собственной жизни – как и меня, в общем-то. И есть один общий. Один на двоих – как корь в большой семье. Призрак Алекса.

Она спит почти до самого вечера, и я борюсь с желанием разбудить ее. Видимо, стресс затянулся, и самое лучшее лекарство – сон.

Мэри выплыла в кухню в тот момент, когда я сбрасывала со сковородки очередной блин – сама я их не ем из-за постоянной диеты, но Мэри любит, и потому я решила порадовать ее. Сонным еще голосом она тянет:

– Скооолько времениии? – и потягивается, как кошка, вцепившись наманикюренными коготками в дверные косяки.

– Уже девять. Ты проспала весь день.

– О… – лицо принимает расстроенное выражение. – Что ж не разбудила?

– У тебя очень усталый вид, Мэри.

– Н-да… счастливая новобрачная, – фыркает она и усаживается за стол, забрасывает ноги на табуретку, скрещивает лодыжки. Я замираю, наблюдая за этим зрелищем – она всегда казалась мне неземным существом, и всякий раз я не верю своему счастью – вот она, в моей квартире, в моей кухне. Моя Мэри.

– Марго, блины, – замечает она, и я дергаюсь к плите, где на сковороде уже дымится сгоревший наполовину блин.

– Черт!!!

– Брось ты это. Я не хочу есть. Посиди со мной, пожалуйста.

Я с сомнением смотрю на оставшееся тесто, но Мэри, докурив, встает и решительно выливает полужидкую массу в раковину, берет меня за руку и тянет в большую комнату. Там уже темно – шторы задвинуты, и свет фонаря почти не пробивается. Я вдруг ощущаю потребность в свечах – не знаю, почему, но, когда Мэри у меня, мне постоянно хочется вот таких посиделок с горящими свечами, коих у меня коллекция. Заодно приношу пепельницу – Мэри, конечно, захочет курить, но встать и выйти в кухню ей лень. Садимся на диване рядом, поджав под себя ноги. Молчание становится вязким, как кисель, слышно только потрескивание свечей – говорят, это плохой знак, если свеча горит с треском.

– О чем ты думаешь, Марго? – первой не выдерживает Мэри.

– Не будешь смеяться?

Она чуть вздергивает бровь, и мне сразу неловко за неуместный вопрос – Мэри и несмешные вещи несовместимые.

– Я думаю о том, как бы сложилась моя жизнь, не встреть я Алекса.

– О…

– Что – «о…», Мэри? Ты ничего не знаешь о нем.

– Поверь, Марго, – знаю достаточно. Ну, в тех пределах, которые возможны при интернетном общении, конечно.

– Ох, Мэри… ты ничего не знаешь, поверь.

– Расскажи, – требует она, схватив меня внезапно за руку. Я чувствую, как странно она дрожит при этом.

Я тяну время, иду в спальню за пледом, укутываю им Мэри. Я не могу – просто не знаю, с чего начать, какими словами рассказать ей обо всем.

– Мне было шестнадцать лет, Мэри… – Неужели это мой голос такой хриплый, словно я стакан уксуса выпила? Почему до сих пор эти воспоминания даются мне с таким трудом? Ведь все кончилось – я другая, он другой… – Ты представляешь, что такое влюбиться во взрослого мужчину в таком возрасте? Во взрослого мужчину, в иностранца? Я никогда прежде не видела таких, как он… Меня всю жизнь гнобила мама – гнобила жестко, ломала так, что вообще удивительно, как я с ума-то не сошла. Да, я для своих шестнадцати выглядела на все двадцать с лишним – ты ведь видишь, какого я роста и какой комплекции? Никому в голову не приходило, что я подросток… А он понял. Понял – и не пожалел, решил воспитать из меня то, что ему нужно – хотя я до сих пор не понимаю, зачем ему это, если мы все равно не вместе. Ты не думай… я в принципе сама была не против, но ведь нельзя, все равно нельзя… – Я неожиданно для себя расплакалась, и Мэри обхватила меня за плечи: