Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

показывает мне этот идиотский шприц. И что? Он вводит его в вену моего тела. Хорошо. А потом задает очень странный вопрос: «Какой алкогольный напиток вы предпочитаете больше всего?» Тут-то я ему, конечно, сказала неправду. Я говорю: «Пиво». Думаю, самый легкий сейчас выберу. Не знаю почему – выбрала пиво. Он говорит: «Сейчас». Открывает бутылку пива, наливает мне малюсенькую такую рюмочку. Я еще думаю: «Много не буду, целый глоток не сделаю. Сделаю полглотка – кто его знает, что будет?» Короче говоря, делаю эти полглотка. И в эту самую секунду я начинаю задыхаться. Это было крайне-крайне неприятно. Не могу вам сказать, сколько времени это продолжалось – секунд 57 или минуту. Я не знаю, как быстро человек теряет сознание. И наконец, абсолютно безболезненно, без сопротивления я выхожу из тела и поднимаюсь в противоположный угол комнаты. И мне становится так хорошо, что я не могу вам описать этого чувства. Мне так комфортно, у меня ничего не болит, меня ничего не беспокоит. Я понимаю, что у меня есть тело, оно какое-то кругленькое, что у меня есть полукругленькие ручки, знаете, как привидения в мультиках показывают, я все осознаю, понимаю, что происходит в комнате. После этого я начинаю подниматься еще выше и выше и одновременно продолжаю находиться в комнате.

То есть это происходит так: ты поднимаешься выше, но на самом деле по-прежнему находишься в единой точке пространства, потому что тебе никуда не надо подниматься – ты все считываешь на уровне информационного поля. В одну секунду я одновременно была в Париже, ходила по своим любимым улочкам, которые помню, и параллельно была в Нью-Йорке. Как будто я смотрела кино. Я смотрела на мою маму, которая находилась в Германии в очень уютном деревянном домике, в котором она жила, и сейчас проверяла тетрадки и работала, я увидела, как она вдруг резко остановилась и взволновалась. Я даже хотела лететь к ней (хотя в этом не было необходимости) и сказать, что все хорошо. И я, по-моему, слетала, но она меня не услышала.

Я смотрела и видела бабушку в ее квартире, счастливую и светлую… Она готовила для меня потрясающе вкусные мягонькие котлетки. Я не чувствовала запаха, но знала, что это так вкусно, я знала, что бабушка ждет меня домой, потому что именно этим вечером я должна была сесть в поезд и уехать в Ленинград на съемки.

Но самая страшная ситуация была с моим папой, потому что я наконец-то увидела, что происходит на этой машине. Она, видимо, показывала кардиограмму сердца, а на ней пошла плоская линия. Судя по всему, мое сердце остановилось. Я этого не знала. Люди так взволновались. Папа в истерике кричал. Я к нему, как мне казалось, подлетела, я ему объясняла, что мне так хорошо, что он себе даже представить не может, что он не должен ни о чем волноваться, что я его люблю, что он мой спаситель и что ради Бога оставьте меня в покое, мне так хорошо в моей жизни никогда не было, я понимаю все, что происходит на планете, я вижу все страны, я вижу всю галактику, я вижу всю Вселенную, я могу в одну секунду улететь, куда я хочу! И улетать-то никуда не надо – в одной точке сконцентрирована вся информация. Может быть, это и есть нулевая точка отсчета. Или точка Абсолюта, как ее называют, откуда все вышло: создание Вселенной, мира и всех живых существ.

Но они кричали, как ненормальные, эти три врача. Они давили мне на живот и кричали: «Дышите, дышите». Они массировали мне сердце: «Дышите, дышите». Я смеялась, потому что чего мне дышать-то? Как я могу дышать? Я уже умерла. Дураки. Я, значит, им кричу. Мне смешно вообще, я понимаю, что ничего сделать нельзя. И вдруг я осознаю, что они боятся, и что в этой комнате такое количество страха, и что у отца истерика. Врачи боятся, и пот с их липких рук и лиц капает на мое лицо, и мне становится омерзительно от этого. Я смотрю на эту огромную спившуюся тушу, на это тело, к которому я абсолютно равнодушна, и я понимаю, что я не хочу этого тела. Я не хочу этого тела. И я не хочу в это тело возвращаться. Я не люблю его. Я хочу быть здесь и сейчас, в этой точке – раз и навсегда, я счастлива. Я застываю.

И в тот момент, пока я посещала различные Вселенные, – в этот момент-эти страшные люди, одетые в медицинские халаты, подносят ко мне какую-то хрень, которую я уже видела в фильме Милоша Формана «Кто-то пролетел над гнездом кукушки». Как в эпизоде, когда Джеку Николсону надели на виски такой же прибор, чтобы электрическим током из него сделать овощ. Они надевают мне на виски этот прибор, и меня бьет током. И вот здесь начинается самое невероятное… Я начинаю с самой высокой точки (точно не из комнаты), с самой высокой точки – которой не существует, потому что наша Вселенная бесконечна, – вот оттуда я начинаю спускаться в свое тело. Вы не можете себе представить, как это долго! И вот этот момент, крик, я описала в своей музыке в пятом произведении «Ветры перемен» на CD «Наташа и гуси». Я летела с такой скоростью и с такой болью, пересекая все космические конгломераты, и тяжело упала в свое тело. И в эту же секунду ощутила такую пронизывающую боль, которую я вам не могу передать. Родить ребенка – это детский лепет на лужайке в сравнении с той болью. Это было так больно, и я поняла, что я приземлилась. И единственная мысль, которая меня посетила: «Ну вот, я снова в тюрьме». Я осознала все. Я поняла, что аппарат, который был у моих ног, заработал, и пошла скакать эта линия – плик-плик-плик – значит, они вернули мое сердце к жизни, к которой я не хотела возвращаться. Мне было 24 года.

Это был мой первый выход из тела. Он продолжался 5 минут, как потом мне сказал папа. Колоссальное время. Редко кто возвращается после такого продолжительного времени. Так что попутешествовала я хорошо. И вы знаете, что интересно? Я никому об этом не могла сказать. Оно как бы застыло во мне. Единственное, что случилось, самое главное – я потеряла вообще все страхи, потому что на подсознательном уровне, на конкретном опыте, я поняла, что я не есть физическое тело. Я поняла, что