Все ведьмы делают это! - Надежда Первухина

— Три женщины из персонала обнаружены мертвыми в кухонном блоке, двое из охранников найдены у входа в спортзал… И четверо заключенных — у себя в камерах. Тревогу подняли опять же заключенные.

— Как они погибли? — спросил полковник, уже зная, что услышит в ответ.

— Такое впечатление, будто их загрызли крысы. Огромное количество крыс.

— В котором часу, как вы думаете, это произошло?

— Не позже трех дня. До этого все было нормально, а потом сразу паника, сигналы тревоги…

— Ясно, — сказал полковник, хотя на самом деле ясности не было, а наоборот, все становилось темней и загадочней. Но одна мысль его все-таки осенила: — Девять, вы говорите? Значит, вместе с Ией Карловной будет десять. А до этого погибли и воскресли пять. Пять, десять, потом… пятнадцать?!

Начконвоя странно посмотрела на полковника:

— Вы это о чем, товарищ полковник?

— Да так… — голос у Кирпичного был таким спокойным, словно у него начался кататонический синдром. — Надо трупы снести в морг, осмотреть, написать заключение о смерти.

— Я распоряжусь.

— И еще, — полковника словно осенило. — У нас ведь есть фотоаппарат? Пусть трупы сфотографируют. Или нет. Я сам это сделаю.

— Зачем?

— Надо, — лаконично ответил полковник.

…Часам к семи вечера названные трупы были сложены в мертвецкой, тщательно осмотрены Кирпичным в присутствии начконвоя и старшей медсестры, особенно убивавшейся по погибшей докторше. Полковник хладнокровно, как заправский судмедэксперт, сфотографировал при помощи старого «Полароида» каждый труп, мысленно отмечая при этом, что раны всех десяти усопших практически идентичны. После чего собственноручно запер, опечатал и поставил на сигнализацию больничный блок, а фотоаппарат и пачку карточек спрятал у себя в кабинете в сейфе, о котором, кроме него, никто не знал. А потом, неизвестно для чего, двинулся сквозь загустевшие, как поминальный кисель, сумерки в охраняемый отсек, больше известный в определенных кругах как Приют Обретения Гармонии.

Отбоя еще не было, не было и обязательного конвоя у дверей Приюта. Полковник отметил это, но ничего не сказал. Без стука распахнул дверь. Аромат каких-то пряностей вперемешку с чем-то приторно-сладким ударил по нервам полковника, как шрапнель.

— Вечер добрый, — мрачно сказал полковник Кирпичный, с порога оглядывая комнату, в которой он редко бывал и только по долгу службы, но которая для некоторых была главным утешением.

Шесть абсолютно одинаково одетых и накрашенных женщин повернули к нему свои лица, больше напоминавшие застывшие белые маски. Кирпичного передернуло, но он заставил себя подойти к сидящим на полу женщинам, чтобы как следует рассмотреть их. Шесть пар густо подведенных сурьмою глаз, свинцово поблескивая, наблюдали за полковником. Шесть кроваво-алых блестящих ртов кривились в молчаливо-презрительных ухмылках.

Женщины сидели вокруг небольшого столика с расставленными на нем чайником и маленькими чашечками. Одеты все были в одинаковые кимоно болотного цвета, подпоясаны — белоснежными кушаками. Полковник молчал, у него от ароматов этой комнаты внезапно сильно закружилась голова, и он стиснул зубы, чтоб, не приведи господь, не брякнуться в обморок при этих накрашенных белилами бабах, больше напоминавших глиняных кукол, а не людей из плоти и крови.

Женщины же, как-то по-своему, видимо, истолковав молчаливое присутствие полковника Кирпичного, отвернулись от него и продолжили то, чем занимались до его визита, — чайную церемонию. В самой старой чашке уже настоялся густой чай, и одна из женщин принялась передавать ее по кругу, чтобы каждая отпила положенный глоток и кивком головы поблагодарила и восхитилась качеством чая. Все происходило в полнейшем молчании, и полковнику показалось, что все эти манипуляции с чашками, легкое шуршание рукавов, звон крошечных бубенчиков, украшавших высокие прически дам, гипнотизируют его и лишают воли. Он попытался сбросить наваждение и рявкнул:

— Всем встать! Режимная проверка!

Однако он сам не услышал своих слов, словно уши ему ватой забили. Женщины же тем более не обратили на этот крик никакого внимания.

— Что за черт! — беззвучно, словно в воде, закричал полковник. — Вы почему не подчиняетесь?!

Он попытался сделать шаг к этим дамочкам, но ноги его превратились в два каменных столба и отказались ему служить. Полковник глянул вниз, на свои форменные сапоги и ахнул — он стремительно каменел, превращался в залитый гипсом памятник, вроде того, который стоял на плацу колонии с воздетой к небесам рукой…

— Да что же это?! — отчаянно возопил мозг полковника, а губы издали жалостный, похожий на писк щенка, звук.

Госпожа Мумё, она же Анастасия Либенкнехт, спокойно подождала, пока полковник Кирпичный рухнет на пол в глубоком обмороке, а затем сказала:

— Видите, сестры, наше могущество умножается с каждым днем. Вы убедили силой своих душ этого мужлана в том, что он оглох и окаменел, и он рухнул словно каменный идол. Но мы пока не будем уничтожать его. Он пройдет путь до конца. С нами. Он увидит такое, отчего смерть станет казаться ему самой лучшей наградой.

— Но для чего это, Госпожа? — спросила одна из женщин, известная как Фусими.

— В свое время вы поймете. А пока довольно вам знать и того, что я так хочу!

— Если женщина захочет, то пройдет сквозь камень! — вспомнила старинную поговорку Тамахоси.

— Верно, — улыбнулась алым кукольным ртом Мумё Безымянная флейта. — Какой прекрасный чай ты заварила сегодня, Ама-но кавара! Этот чай побуждает меня рассказать вам одну историю. О женщине, которая всегда добивалась того, чего хотела. Даже если на ее пути вставали скалы и моря, жестокие ветры, осенние промозглые холода…

* * *

Но ей положено жить в окружении сказок…

Самое время для фольклора.

Это довольно странный фольклор.

Осенние промозглые холода, с завидным упорством наступавшие на легкомысленный и не верящий в близкую зиму московский люд, наградили Марью и Дарью Белинских сильнейшим насморком, кашлем и температурой. Поэтому Татьяна Алексеевна отказалась от мысли водить внучек в детский сад и оперативно устроила в квартире зятя мини-лазарет.

— Эпидемия простуды наступает! — апокалиптическим гласом возвестила она мужу и зятю и, поминутно чихая, развесила по периметру квартиры супругов Белинских ожерелья из очищенных долек чеснока.

— Танюша, что за ерунду ты делаешь! — поморщился Баронет. Его утонченному носу претил плебейский аромат чесночных долек. — Можно подумать, ты с вампирами собралась сражаться.