Испуг - Владимир Маканин

– Ка-аак? Как вы сюда прошли-и?

– Как и всегда. Всегда к ней хожу.

– Ка-ак?

– Через веранду… Она не запирает веранду… Как и вы свою не запираете!

– И не сты-ыыдно?.. Не юнец же с соплями! Старый уже! Как это можно поверить, что вы пришли – и не поняли? Легли – и женщину не узнали?!

– А как вы?.. Почему вы не узнали?

– Я-ааа?

– Вы! Вы!.. Почему вы меня не узнали? Когда я только лег? Когда мы вместе… Когда… Когда на четвереньках. – Я как бы всерьез на нее разозлился. (Но я выбирал слова.) Я даже настаивал: – Да и как узнать! Кайф был. Еще какой кайф!

Она осеклась, вспомнив.

Она заправила прядь волос за ухо. В глазах сонное припоминание. Вязкий, запинающийся ее голос произнес:

– К-к-кайф?

Я стал чуть спокойнее. (Отыграл очко.) Теперь я объяснял ночную ошибку уже уверенно:

– Я пришел к своей женщине. В темноте… Такая же калитка. Веранда… Выпил?.. Ну да, выпил. Суббота!.. Выпивший мужик может узнать, а может и не узнать свою женщину… А почему не узнали вы?

– Я?

– Вы, вы… Вам хоть бы что… Мы уже час трахаемся!

– Нет.

– Уже больше часа мы лежим вдвоем! Бок о бок… Греемся!

– Нет.

– Не нет – а да.

Она на миг смолкла. Возможно, вчера выпивала, провожая Бориса.

– Тсс! Давайте разбираться, – говорил я. – Но разбираться потише… Тсс! Ваши соседи! Они проснутся… Нагрянут сюда на шум. Я, как и вы, не хочу им показываться. Мне тоже светиться ни к чему.

Я все повторял «светиться», «засвечиваться» – в чужой ситуации (в напряженной) жесткое слово как якорь. И сам собой на языке возникает спасительный сленг, а то и мат.

И словно бы я накликал – в эту самую минуту нам засветило, и как! В окна!.. Свет! Вплоть до веранды. Насквозь! И даже в настенном зеркале, что в глубине спальни, запрыгали шаровые молнии. (Фары. Вот оно что!)

Машина. Подъехала прямо к забору.

– Я пропала! Пропала… Борис! – пискнула все еще голая Вика.

Я… осторожно… к окнам. Она за мной. Голая. Оба слепо глядели в окно. Не соображали…

Однако ее киношный вскрик: «Я пропала!» – или, может быть: «Я погибла!» – вдруг придал мне хладнокровия. Я остыл. А сердце стучало мощно.

Да, машина стояла прямо под окнами. Да, фары искосясь били в нашу сторону – ярко, светло!.. Но я вгляделся. Это был кто-то… Не Борис… Из машины вышла пара.

– Вика! – крикнул из ночи мужской голос. – Не спишь?

Ага, соседи. Сосед-рыбак… Всего лишь сосед!.. Я сказал ей тихо: «Откликнитесь… Скажите – легла. Будет лучше, если вы им сразу откликнетесь».

– Уже легла, – откликнулась Вика (в окно), имитируя сонный голос.

– Спишь?

– Да.

Женский голос оттуда (из ночи) крикнул:

– Борис велел передать, что вернется позже. Он с рыбаками! На озере! Большой костер развели. Сказали: такой клев! Такой клев!.. А по-моему, заглатывают без счета пивка!.. – И хохотнула: – Хочешь, Вика, мы зайдем? Пивко у нас тоже есть!

Я ей негромко: «Скажите, нет, я уже сплю», – и как завороженная она повторила:

– Нет… Я уже сплю.

Машина проехала к соседней даче. Фары ушли, отвалив в сторону. Погасли. После шума двигателя и ночных криков все разом стихло. Как задернули занавес. Тишина.

Минуту мы с ней стояли у окна молча.

Я сказал – мне, мол, Вика, надо уходить. До свиданья.

– Открыть дверь?

– Не надо. Дверь у вас открыта.

Я осторожно шел к выходу. Она набросила плащ… Она шла следом. Всё молчком. Похоже, после встряски ей полегчало. (Мне тоже.)

Я открыл дверь и, выходя, завел витиеватую, вежливую речь: «Простите меня… Я, в общем… Но я благодарен своей ошибке… Вика, я думаю, что… Вика… Вика…» – мягко и деликатно я ей говорил. Красиво говорил. После такой встряски речь нам кстати.

Я даже потянулся к ней… Чтобы на прощанье. Чтобы с любовью… Коснуться пальцами ее щеки…

Она оттолкнула:

– Я для чужих – Виктория Сергеевна! – и отбросила мою руку. (Строга! Но меня всегда грела женская строгость.)

От фонаря упал сильный свет, и тотчас Виктория Сергеевна меня узнала. Были уже у калитки. «Чумовой дедок» – именно так она и Борис меня называли. Меж собой… Слышал не раз их разговоры на веранде.

– Ах, это вы! – возмутилась она с новой силой. – И еще уверяет, что ошибка! Не верю! Скотина!.. Лучше бы Борис застал и прибил вас!

– Дачи такие похожие…

– Не верю! Не верю! Не верю!

Я еще успел сказать:

– Ошибка… Но я не жалею… Я…

Выпроваживая за калитку, она больно ткнула меня кулачком в спину:

– Он не жалеет… Он, оказывается, ни о чем не жалеет. Старый к-кретин! К-козел!

Теперь я бродил без всякой цели… Каждую ночь! Как только луна!.. Без смысла… Без надежды… Зайдя далеко, я уже не возвращался к даче, где Вика. Я просто тосковал. Я хотел любви. Кружил и кружил по дорогам.

И опять я мешал шоферюгам избавляться втихую от бытового хлама. Один из них прямо у дороги сбросил сдохшие холодильники. Аж три остова! С грохотом… Сбросил старый матрац… Столкнул тумбу… Сам-один залез в кузов и сталкивал. Как он на меня орал! Среди ночи!.. Зачем?..

По той скучной возне, что шла за их забором, было понятно – вот-вот съезжают. Лето кончилось.

Красивая Вика выскочила из калитки, возможно завидев меня в окно. Но скорее всего мы попросту наткнулись друг на друга. На улице… С тех пор, как меня выпроводили, тыча кулачком в старые мои ребра и в спину, мы с ней не общались. Мы даже не очень-то здоровались. (То есть я интеллигентно и отчасти виновато кивал ей при встрече – она нет.) Теперь вот стояли друг против друга.

Вика заговорила первая. Да, они съезжают. Да, летний отъезд – всегда хлопоты и всегда с какими-нибудь потерями. Но сколько же барахла собралось! Лето кончилось, точка. Они съедут, как только Борис сговорится с московским грузовичком.

Уверен, это был ее женский экспромт – уже лицом к лицу, уже при встрече. Уверен, Вика надумала вдруг… Как с разбегу… Улыбалась, обнажая прекрасные зубы, много-много белых зубов:

– А все-таки вы чудной старик! Прикольный!.. Знаю, знаю. Слышала…Чудной, но ведь интересный!.. Хотите, сегодня чаем напою? Вечерком.

Я так и подхватился: да, да!

А она добавила… С этой своей многозубой улыбкой:

– Лето, если жаркое, кажется долгим.

У нее был тот дивный напористый язык ближнего Подмосковья.

– У нас с вами секретов нет… Люблю, Петр Петрович, вечерком на веранде. Люблю сварить мужику кофе.

– Гм-м.

– И, конечно, люблю секс. Обожаю. Балдею! Но только, если секс – вместе со словами. От хорошего словца какой кайф! Верно?

– Верно.

– Два-три хороших слова – до. И пара кой-каких словечек в процессе. А?

– Как это?

– Ну-у… Начинается! Ты, Петр Петрович, темный… Ну что-нибудь сказать этакое. С перцем. Чтоб при этом нашем сладком деле ты мне говорил. Чтоб не молча!

Я кивнул:

– Само собой.

Кивнул, но сказать до – как раз и не мог. Не получалось. Я оказался заторможен… Вика и я – мы ведь дед и внучка. Встреча через поколение. Помимо сексуальной и личностной встречи, это была еще и встреча двух языков. И тут я оказался не на высоте. Мне так нравились их лихие словечки… я именно балдел… однако самому вживую пустить их в ход не удавалось никак.

Это смешно. Старый козел онемел! С моей речью что-то случилось. Сказать ей что-то до (до близости) – я был не в силах. («А если немного помолчим… Если мы молча?» – «Нет, нет!..» – и Вика отпрянула в сторону. Нет! Она не хотела молча. Это все равно, что во сне… Она жестко настаивала.)

Я даже, помню, завертел головой… За поддержкой. За помощью. По рисунку вечерних облаков (в окне) я старался угадать, будет ли луна хотя бы к ночи.

Луны не было.

Но зато было так много великолепного нагого женского тела. Красивая Вика!.. Она встала. В полный рост. Возможно, я просто ослеп. От этой ее открытости. От ее щедрости!.. Ведь прошлые наши ночи были защищены тьмой и воровской опаской… Те ночи… Две! (Но во тьме. Как ими ни восторгайся.)

– Нравится? – спросила. Стояла передо мной… И ждала слов. Слов, которые мне не давались.

Я еще больше отяжелел. Ни в какую…

– Петр Петрович!.. Ну?

А Петр Петрович (мысленно, сам с собой) все еще был как пришедший сюда ночной украдкой… Я все еще был вор. Я все еще пребывал в лунных потемках. А меж тем – передо мной стояла в рост красивая женщина, готовая к любви. Вся ясная. Молодая, как день!

Когда званый (теперь уже званый!) я шел сюда, я думал, что вот-вот и начнется великое любовное действо. Мне думалось, я поимею море.

Меня все-таки прорвало чудовищными кусками фраз. Каких-то немыслимых. Кретинских!.. Но все-таки. Как-никак я их выдал и удостоился ее любви. Удача, но удача случайная – едва сказав слова, я их уже не помнил. Я тут же их опять растерял. Забыл…

И после некоторого заслуженного мной отдыха все началось снова:

– Скажи, скажи еще. Скажи что-нибудь…