Джампер: История Гриффина - Стивен Гулд

Я вспомнил о телефоне Матео и достал его из кармана. В памяти было несколько записей, в основном международные номера. И только два местных. Один был записан как «Tio», «дядя», а другой назывался «Detonar». Ди-тонер? Я был несколько сбит с толку, но потом понял, что «Tio» — это по-испански, так что я произнес его вслух. Дэй-То-Нэр.

— Алехандра, как сказать «detonar» по-английски?

Она взглянула на меня.

— Detonate? Взрывать?

О, черт!

Я схватил ее и прыгнул. Она отскочила от меня на Пустыре, оказавшись в вихре песка и нижнего белья.

— Что такое?! — в бешенстве и страхе завопила она.

Я поднял телефон в воздух.

— Взял у Матео. Посмотри! — Я ткнул пальцем в слово «Detonar».

Она прочла и прикусила губу.

— Мы же не знаем, к чему это относится. — Она стала собирать свои лифчики и трусы. — Может означать все что угодно.

— Да, например одну весьма своеобразную вещь.

Она покачала головой в замешательстве.

— Телефон ведь у тебя. Это только телефон. У кого еще есть этот номер? Я хочу забрать свои вещи!

Я прыгнул вместе с ней в Нору и оставил сумку и ее одежду на столе. Она открыла рот, чтобы что-то спросить, но я ее опередил:

— Я здесь живу. Это старая шахта. Вход задетонирован. Единственный способ войти или выйти — мой.

— А мои вещи?

Я облизнул губы.

— Давай посмотрим.

У меня ушла минута на то, чтобы вспомнить крышу отеля достаточно отчетливо для прыжка. Это воспоминание относилось не к тому эпизоду, когда я следил там за Кемпом, а к одному из праздников с фейерверками.

Я опустился на парапет вместе с Алехандрой и глянул через дворик, бассейн и теннисный корт на ее дом.

— Вот видишь! — сказала она. — Ты перестраховываешься.

Я чуть не свалился.

— Нет. Даже думать не смей, иначе Сэм и Консуэло…

— Хорошо! — она махнула рукой, показывая, чтобы я замолчал.

— Что тебе нужно в первую очередь? Что там самое важное?

— Украшения моей матери, на верхней полке в шкафу. Шкатулка розового дерева.

— А дальше?

— Фотоальбомы — ну ты знаешь, в гостиной.

Я глубоко вдохнул и прыгнул в ее комнату. Дверца шкафа уже была открыта, так что я встал на цыпочки и вытащил шкатулку. Как только она попала мне в руки, я прыгнул обратно.

— Держи! — сказал я, вкладывая шкатулку ей в руки.

Я представил себе гостиную, и тут мы оба зажмурились от невероятно яркого света, грохота, треска, а следом увидели, как черепица с крыши взвилась в воздух и разлетелась, словно конфетти.

Вместе с Алехандрой и шкатулкой я прыгнул прочь, когда первые обломки начали сыпаться вокруг нас.

ДЕСЯТЬ

За поворотом

— Я убил их.

Алехандра плакала, лежа на моей постели. Я пытался погладить ее по плечу, но не смог усидеть на месте. Пробовал походить, прыгнул на Пустырь, к макиваре, где тренировался, и бил, бил мишени, пока не разбил в кровь костяшки пальцев, и физическая боль наконец возобладала над той, другой.

Я сидел у ямы с водой в пещере, опустив руку в ледяную воду, когда произносил эти слова.

Атехандра лежала на боку и глядела куда-то в темный угол, но после этих слов повернула голову.

— Что ты сказал?

— Я убил Сэма и Консуэло.

Я уже рассказал ей обо всем — о миграционной службе, вертолете и телефонных звонках. О том, как я их увидел.

Ее лицо озарилось сочувствием, и от этого Стало еще больнее.

— Я убил их так же, как убил своих родителей. Как того полицейского в Сан-Диего… — Мой голос сорвался, отдаваясь эхом в пещере. — Да, в моих руках не было ножа, но какое это имеет значение! — Я взглянул на нее и отвел глаза. — Не исключено, что я убиваю и тебя…

— Прекрати! — сказала она. — Сейчас же прекрати!

Я вобрал в себя воздух и задержал его. Она встала, подошла ко мне.

— Черт подери! Что ты сделал с рукой? Ты кого-то ударил? Матео?

— Матео?! Господи Иисусе!

Я прыгнул.

Матео на острове не было. До материка он мог и доплыть, либо же остановить лодку с ныряльщиками и попросить, чтобы его довезли. Правда, я ему прилично врезал, и он башкой ударился о дорожку.

Может, он утонул.

Обе мысли были невыносимы, но мне действительно хотелось кого-нибудь ударить.

Когда я снова вернулся в Нору, Алехандра сказала:

— Никогда так больше не делай! — Ее голос стал жестким, так что я даже отступил на шаг.

— Чего не делать?

Она резко повела рукой вокруг.

— Ты сказал, что отсюда нет выхода. Что мне делать, если они убьют тебя?

— Прости! — вскричал я. Ее слова резанули, как консервный нож. — Прости меня! Пожалуйста, прости меня!

Она уложила меня на кровать и обнимала, пока рыдания не перестали меня сотрясать. Время от времени она тоже принималась плакать. Но наконец мы в изнеможении заснули.

Алехандра оставалась у меня в течение пяти дней. Она всегда была со мной, я не оставлял ее в Норе, если меня самого там не было, даже если отлучался за едой в Пхукет или Вест-Энд. Мы по очереди принимали душ в джунглях у Байа Чакакуаль, и пока один мылся, другой ждал у подножия холма. (Правда, один раз я подсматривал за ней. Мне очень долго потом было мучительно стыдно.)

Мы спали валетиком, и я старался как можно дальше отодвинуться от нее, но вслушивался при этом в каждое ее движение.

На шестой день мы отправились за покупками — в «Хэрродс» в Найтсбридже, — на поиски одежды и чемоданов. Вернувшись в Нору, отодрали все ценники и бирки и упаковали добро в две сумки. Я положил пятьдесят тысяч долларов на дно ее чемодана, ничего ей не сказав.

— Не транжирь!

— Ну, я не настолько глупая.

Уголки моих губ опустились, и она засмеялась.

— Будь осторожен! — Она притянула меня к себе и поцеловала в лоб. — Поехали.

Мы прыгнули в Ренн и стали ждать «их», но, скорее всего, здесь было не то место, за которым они бы следили. Я пошел было купить билет, но Алехандра меня остановила.

— Мило с твоей стороны, но пора бы мне теперь самой это делать, не так ли?

Продавец в кассе с удовольствием помог ей разобраться со стоимостью и даже вышел из кабинки, чтобы показать, в какую сторону идти к платформе на парижский экспресс. Себе я купил билет на юг, в сторону Сен-Назэр в Бискае.

У меня осталось отчетливое воспоминание, как я стою на платформе и смотрю на ее уходящий поезд. Свой билет я покупал как во сне. Она проводила меня до платформы, обняла на секунду — крепко, будто хотела унести на своем теле отпечаток, ощутимое воспоминание. А потом поцеловала меня в губы, взрослым поцелуем, который взволновал мою кровь.

— Береги себя! — И ушла, сумка подпрыгивала на ее плече, а большой чемодан на колесиках она катила за собой.

Я далеко уехал на поезде, аж до Редона, а потом прыгнул, встав между вагонами.

В газетах потом появились сообщения, что вертолет они бросили в Мехико, буквально на границе со Вторым автобаном на пути в Тихуану. Не было сведений об угоне каких-либо машин, никаких следов беженцев также найдено не было.

Как ни странно, полиция и здесь усмотрела связь с наркотиками. Преступники убили агента миграционной службы вместе с Сэмом Коултоном и Консуэло Монхаррас-и-Ромера. И бежали обратно в Мехико.

Похороны Сэма проходили в Эль-Сентро, а Консуэло — в Ла Крусесите. Я не пошел. Что могло из этого получиться, кроме очередных смертей?

И невинных жертв.

Я попытался прыгнуть в Пхукет, не в обычное место на острове Ко Бон, а на аллею у рынка в Чалонге, но не смог как следует ее вспомнить.

Вместо этого прыгнул со своей лодкой на остров и поплыл, а добравшись, минут пятнадцать провел, зарисовывая это место.

Моя фанерная стенка с рисунками получила новое назначение. Теперь, если мне хотелось куда-то возвращаться, нужно было поточнее это место запомнить, и мне помогали мои рисунки. Наверное, сгодились бы и фотографии, но когда рисуешь, прекрасно запоминаешь объект.

И еще я попробовал нарисовать маму. И папу.

Не вышло.

Дело было не в памяти — их лица я помнил ясно, как тот день, когда… ну, в общем, помнил. Но я ничего не видел сквозь слезы, и руки у меня тряслись. Трудно рисовать, когда твои ладони сжимаются в кулаки.

То же самое было с Сэмом и Консуэло, хотя набросок головы и плеч Алехандры мне удался.

Я попытался снова изобразить Матео, — таким, каким его видел в последний раз, наполовину в воде, на пляже Ислы ла Монтосы. Это у меня получилось.

Уверен, вышло довольно точно, ведь у меня остались его водительские права. И еще сумка с оружием — пистолетом странной формы.

Я разрядил его в пустыне, взвихрив крошки известняка, и в камень врезались два шипа с проводом между ними. Когда я дотронулся до провода, меня дернуло током с такой силой, что онемела рука.

Там, в сумке, было еще пять картриджей, все одинаковые. Пистолет открывался в том месте, где патронник, как старомодное ружье. Я выстрелил еще одним зарядом, и он тоже выбросил шипы с проводом. На этот раз я не стал их трогать. А сумку унес обратно в свою Нору.