Фазовый переход. Том 2. «Миттельшпиль» - Василий Звягинцев

Волович при всех его несимпатичных качествах в литературе разбирался прилично, что, впрочем, никакого положительного влияния на его моральный облик до сих пор не оказало.

Двадцатку он протянул кассирше с сильной внутренней дрожью – а вдруг как окажется «неправильной», и пожилая тётка с внешностью и повадками одесской бандерши выхватит из-под огромной никелированной кассы «Националь» с массой кнопок (зачем их столько, чтобы просто сумму обозначить и чек пробить?) и большой, как у военной мясорубки, ручкой сбоку костяной милицейский свисток и оглушительно засвистит.

Однако обошлось. Тётка мельком глянула бумажку на просвет, увидела водяные знаки и равнодушно бросила банкноту в ящик.

Денег хватило, чтобы приобрести небольшой тёмно-вишнёвый саквояж типа врачебного, и почти наполнить его всякой необходимой в жизни культурного человека мелочью – от бритвы с банкой мыльного порошка «Лотос» до пяти пар шёлковых носок, трусов и маек. А то ведь чувствуешь себя свинья свиньёю, пусть здесь это понятие подразумевает гораздо больше степеней свободы. Как у Ильфа – можно, идя к врачу, вымыть всего одну ногу. Если уже в кабинете убедишься, что не ту – конфуз, конечно, а в остальном – нормально.

И ещё осталась сдача – почти пять долларов. Цены для держателей валюты – просто улётные, как станет принято выражаться лет через восемьдесять. В общем – ничего странного, просто признак существования в мире «реальной экономики», где и в развитой стране заработок «доллар в день» считается вполне достойным. А что говорить о таких разрушенных семилетней войной странах, как Россия? Здесь и десять центов деньги, «в переводе на мягкую пахоту»[66].

Наконец Волович добрался до табачного отдела. Выбор продукции поражал больше даже, чем в других залах «Торгсина». Дело в том, что только здесь Михаил увидел больше разноцветных коробок, сортов и марок папирос, сигар и сигарет, чем в любом магазине «своей» Москвы, особенно после принятия идиотского закона о запрете выставлять эту продукцию на прилавки и витрины.

Сигарет здесь, возможно, было и поменьше, в тогдашней РСФСР особым спросом они не пользовались, зато уж папирос было море разливанное. И тот «Дюбек», которым угостил его Агранов, не выглядел самым дорогим и роскошным.

Но что действительно шокировало Воловича, так это знакомые жёлтые пачки с верблюдом. Он искренне считал «Кэмел» послевоенным изобретением, этаким брендом «плана Маршалла». Выпущенным наряду с «Кентом», «Мальборо», джинсами и дисками с записями «Битлов» в том числе и для того, чтобы усилить в сталинском и послесталинском СССР недовольство властью. Вот, мол, что нормальные люди курить, носить и слушать должны! А вы нам «Приму» с «Памиром» суёте, да Зыкину из каждого утюга.

У него аж на сердце потеплело, словно старого друга в чужом городе встретил. На все деньги, цента не оставив «на развод», приобрёл ровно четыре блока, не в картонных коробках, а завёрнутых в пергаментную бумагу, и ещё семь пачек россыпью. Несколько расстроило, что сигареты были без фильтра, но это уже не такая беда.

Сначала он хотел закурить сразу, как вышел из магазина, но передумал. Экономить теперь придётся, когда ещё валюта опять появится? И курить нечасто, зато со вкусом, толком и расстановкой. Тогда наличный запас месяца на три можно растянуть. А «пайковую» махорку можно приберегать, а потом на Сухаревском рынке продать. Пустяк, может, заработает, но всё же какие-то деньги.

На верандочке пивной, что на углу Арбата и Николопесковского переулка, он присёл, заказал ещё сто грамм «Очищенной» и кружку пива с всё той же стандартной закуской, бесплатной, что при его средствах – прямо подарок.

Водку он выпил и сигарету докурил, наслаждаясь ароматом и мягкостью вкуса. Никакого сравнения даже и с лучшими местными папиросами. А вот пиво допить не получилось. Только-только он расслабился, погрузившись в мысли о том, что жизнь более-менее начинает складываться, что, может быть, стоит сходить в ту самую знаменитую редакцию «Гудка», где трудятся Ильф с Петровым, Олеша, Булгаков и ещё кто-то, про которых рассказывал на журфаке легендарный Ясен[67], знавший большинство из них лично. Глядишь, удастся продать какой-нибудь рассказик, стилизованный. Или, наоборот, – супермодернистский по нынешним временам. На фельетоны замахиваться рано – реалий жизни не знает, в политической линии не осведомлён. Это уже на Агранова надежда – разъяснит, если захочет, чем Михаил может быть полезен советской власти.

И все его приятные мысли и планы, сопровождаемые глоточками совсем неплохого «Трёхгорного» пива и дымком ещё одной (гулять так гулять!) сигаретки, в очередное кратчайшее мгновение были разрушены, так же как четырьмя днями раньше другие планы на другую жизнь.

К нему вдруг, появившись из-за угла совершенно бесшумно и незаметно, подсели два гражданина (очень здесь популярное обращение и просто обозначение незнакомого лица, заведомо не принадлежащего к «товарищам»). Один в так называемой «английской» кепке с большим козырьком и откидными клапанами, застёгивающимися на макушке большой пуговицей, другой – в обычной отечественной «восьмиклинке». Кепки первыми бросились в глаза, потом уже костюмы, из дешёвых (как здесь выглядят дорогие, Волович успел увидеть в «Торгсине») и совсем неприметных цветов, что-то вроде перепревшего конского навоза.

– Товарищ Волович? – спросил «англичанин».

– Он самый. А вы, простите? – Михаила кольнуло смутное чувство тревоги. Людям ОГПУ нет нужды спрашивать, они должны знать его в лицо. Даже те, с кем он не встречался, наверняка бы имели фотографию, а спутать его с кем-то из местных жителей трудно, вернее – совсем невозможно.

– А мы бы хотели считаться вашими друзьями. Только здесь разговаривать не слишком удобно. Давайте проедем в более подходящее место…

И что ему прикажете делать? Кинуться бежать с криком «Караул! Грабят!» в надежде на то, что заявление о «гласном надзоре», под который он определён, – не пустая трепотня и кто-то за ним сейчас из сотрудников Агранова присматривает? А если нет? И что, если «эти» при малейшем трепыхании с его стороны начнут стрелять? И куда он побежит в чужом и чуждом городе? Была б «своя» Москва – шанс имелся. Лавируя в толпе, всегда заполнявшей Арбат, добежать до метро и там затеряться, рванув против потока выходящих, перескочив через ограждения на идущий вниз эскалатор… О том, что ни ловкости, ни сил, ни дыхания у него на такой финт не хватило бы, Михаил не подумал. Бессознательно приравнял себя к Фёсту Ляхову и его валькириям. Да, сюда бы Людмилу с Гертой, они бы показали…

Но «понты подержать» всё равно требовалось:

– Зачем другое место, «друзья»? Здесь очень даже уютненько, тень, прохожие не мешают, буфетчик далеко. Говорите, что вам от меня требуется. И от кого вы всё же? Знакомых у меня в Москве много, а вас не припомню… А ежели ГПУ или милиция – документик извольте.

Михаил, вспоминая фильмы и книги об этом времени, постарался как можно больше соответствовать. Изобразить нечто между Остапом и хоть бы даже и Жегловым. Нотки, свойственные Высоцкому, в голос подпустил.

– Сказали – «в другое», значит, в другое. А трепыхаться станешь… – Второй, в восьмиклинке, криво усмехнулся, показав через раз гнилые и обломанные зубы. Откинул полу пиджака и продемонстрировал торчащий из-за ремня «наган».

– Пойдёмте, Волович, действительно, не стоит посреди улицы цирк разыгрывать. А то ведь и вправду…

Воздух, заполненный скрежетом трамвая, тормозящего у близкой остановки, лязгом железных тележных ободьев по брусчатке и беспрерывными пневматическими гудками автомобилей, разгоняющих бессмысленно перемещающихся через проезжую часть пешеходов, прорезала пронзительная трель милицейского свистка. Здесь это был непременный атрибут милиционеров, дворников и иных лиц, причастных к охране порядка. Свистком предупреждали правонарушителей, сзывали на помощь постовых с соседних перекрёстков, вообще демонстрировали, что власть действует. И, что удивительно, лица, к власти непричастные, свистками не пользовались, хотя вроде бы и могли в некоторых случаях облегчить свою работу, сбивая милицию с толку.

В сторону их веранды бежал парень в непременной кепке с длинным козырьком, белой рубашке, в сандалиях на босу ногу и узких полосатых брюках (коломянковых[68], что ли – совершенно не к месту вспомнил Волович старые книги). Михаил с неожиданной в нём прытью и гибкостью присел за спинку стула. Парень свистел, надувая щёки, и рвал на бегу револьвер или пистолет из брючного кармана. Потому Волович и спрятался, успев подумать, что таскать оружие таким образом – редкая глупость, и «чекист», похоже, сильно попал! Чего-чего, а бандитско-милицейских боевиков в своём времени Михаил насмотрелся…