Идеальные каникулы смерти - Шарлин Харрис

Я утратил дар речи. Он протянул руку к лежащему на моем столе списку недостающих ссылок.

— Я не понимаю, — наконец произнес я. — Почему это… Откуда вы…

— Все еще не понимаете? — Он расправил лист бумаги у себя на колене и вычеркнул последнюю красную галочку, одновременно смахнув крошки тыльной стороной руки. — Оттуда. Вы сами все увидите. Только оттуда.

После этого события разворачивались с головокружительной скоростью. Все же я нашел время для одного последнего дела. Прежде чем мы отбыли вместе, я сунул под дверь кабинета Кейт записку и пятидолларовую банкноту.

«Aeternum vale. Прощай навсегда. В следующий раз начос за мой счет».

А. Ли Мартинес

ЗОВ КРОВИ

А. Ли Мартинес издал уже шесть романов, в большинстве которых речь идет либо о монстрах, либо о метафизических явлениях. Он приобрел репутацию писателя-юмориста от фэнтези, с которой не вполне согласен. Но покуда его творчество пользуется спросом, он намерен продолжать. Если встретите его на улице, пожалуйста, не называйте его чудаком. Его зовут Алекс, хотя он (судя по всему) откликается также на имя Ли. Наверное, для того, чтобы запутать своих многочисленных врагов.

Ящик содержал в себе невообразимые ужасы — документы, исписанные безнадежностью и страданием. Людям приходилось ежедневно в него заглядывать, и тогда они молились всем богам сразу, какими бы жестокими и безразличными к людскому страданию они ни казались, чтобы, протянув руку в темные глубины ящика, не извлечь оттуда свой конец. Этот вездесущий ящик, тень которого нависает над каждым домом, каждой квартирой и любым другим обиталищем цивилизованного человека, напоминает ему о том, что он не является хозяином своей судьбы. И сколько бы ни пытался человек это отрицать, но Вселенная требует свой кусок плоти, и она никогда не насытится, никогда не отречется от своего права высасывать из человека жизнь и до самой его смерти кормиться его несчастьями, его потом и кровью. А иногда это продолжается и за чертой жизни.

Филип, как и все цивилизованные люди, научился жить с ящиком. Он свыкся с постоянным ожиданием все новых и новых запросов. Впрочем, в последнее время он осознал, насколько ящик его поработил. Он пришел в ужас от понимания того, что каждое утро покорно плетется к нему и кланяется, уподобляясь кукле, лишенной собственной воли. Но даже это понимание не освободило его от тирании ящика.

Итак, сегодня утром он, как всегда, направился к ящику, к этому приводящему его в исступление ящику, сунул руку в призрачные глубины и извлек очередную порцию богомерзких заповедей.

— О черт! — застонал он. — Счета.

Он досадливо захлопнул дверцу почтового ящика, борясь с желанием схватить топор и изрубить чертову штуковину в щепки. Но убить его было невозможно. Ящик не был зверем. Он не был даже головой зверя. Он был всего лишь щупальцем, протянувшимся из великого непознанного, из того жуткого места, где плодятся счета по кредитным картам, почтовая реклама и отчаяние.

С океана налетел порыв холодного ветра. Облака расступились, пропустив одинокий солнечный луч. Он на мгновение озарил безрадостный пейзаж, прежде чем тучи снова сомкнулись в бесконечную бурлящую серую массу.

Филип вбежал в дом. Вэнс готовил завтрак. Аромат жареных яиц и бекона был первым приятным моментом за сегодняшний день.

— Это были последние яйца, — сказал Вэнс, испортив радость момента. — В почте есть что-нибудь хорошее?

Филип промычал что-то невнятное, не в силах облечь в слова то, что Вэнс знал и сам. Впрочем, Вэнсу было легче. Ввязавшись в эту затею, он просто принял предложение Филипа, которому принадлежала идея.

Как ему могло прийти в голову то, что кому-то захочется остановиться в его мини-отеле, затерянном в этой географической и культурной глуши? В Новой Англии были места, много мест, отличающихся причудливостью нравов и обычаев, мест, где живут причудливые люди с причудливой речью, готовые поделиться своей причудливой мудростью.

Но что же Клэм-бей? Тут было холодно даже в солнечную погоду, уныло даже во время так называемого лета, которое здесь длилось ровно четыре недели. Тут росли деревья, на которых никогда не бывало листьев, и жили странные люди. Странные без причудливости. Просто странные. Они были тихими и не то чтобы враждебными к чужакам, но относящимися к ним настороженно. А чужаками тут считались члены любой семьи, которая жила здесь меньше пяти поколений. И Филипу ничуть не помогало то, что его пра-прадедушка был одним из полноправных жителей Клэм-бей. И то, что дом, который достался ему в наследство, представлял собой форменную руину, прежде чем он вложил в его ремонт несколько тысяч долларов в надежде привлечь туристов. Он все равно оставался чужаком.

И это было сложновато скрыть. И дело было не только в том, что все жители Клэм-бей имели склонность к серой одежде, ходили медленно и как будто неохотно, волоча ноги по земле. И не в том, что говорили они тоже медленно и с запинками, и что в их речи не было совершенно ничего причудливого или своеобразного. Они были все похожи друг на друга. В этом городишке существовал какой-то совершенно особый генофонд, который оказался не слишком благосклонен к своим носителям.

Тут даже с моллюсками было плохо.[12]

Филип и Вэнс позавтракали в полном молчании. Комментировать растущую гору счетов и отсутствие туристов не было никакой необходимости. Даже не глядя на бюджет, Филип знал, что у них есть еще четыре месяца, прежде чем всепоглощающий долг… того… поглотит их.

Раздался звон колокольчика, закрепленного снаружи на входной двери. Филип и Вэнс вскочили и бросились в прихожую приветствовать гостя. Их надежды рухнули при виде местного констебля.

— Привет, — без всякого энтузиазма произнес Филип.

Констебль кивнул и приподнял серую фуражку.

— Доброе утро, парни. Боюсь, у нас тут небольшая проблема.

Филип попытался определить его акцент. В Новой Англии так никто не разговаривал. Жители Клэм-бей разговаривали на своем собственном диалекте. Этот городишко был поистине замкнутым мирком. К сожалению, его отличало не очарование Старого мира, а что-то неуловимо жутковатое. Но, несмотря на всю свою жутковатость, жители Клэм-бей не сделали Филипу или Вэнсу ничего плохого.

И вот возникла проблема.

Констебль вывел их на крыльцо и указал на поставленный у дороги указатель.

— Что вы можете об этом сказать?

— Я нашел его на чердаке, — пояснил Вэнс. — Он показался мне очень живописным.

Ледяной ветер начал раскачивать знак. Констебль придержал увесистую доску.

— Если вам нетрудно, мы предпочли бы, чтобы вы его убрали.

— Почему?

Констебль издал харкающий звук и сплюнул комок зеленой слизи.

— Просто нам так хочется.

— Прошу прощения, но у нас не полицейское государство, верно? — заартачился Вэнс. — Мы можем вешать на свой дом все, что захотим. Разве не так?

Констебль нахмурился. Заметить это было нелегко, потому что уголки губ граждан Клэм-бей были естественным образом опущены вниз.

— Эх-хе-хе… Видите ли, мы не любим об этом вспоминать. То бишь о старом названии города.

Он подвигал челюстью, как будто желая удостовериться, что она все еще функционирует надлежащим образом.

— Но тут почти ничего не видно, — возразил Вэнс.

— Это напоминание, — ответил констебль. — Напоминание о том, о чем мы предпочли бы забыть.

Он смотрел вдаль, на океан, со странным выражением тоски и страха. В этой бухте никто никогда не плавал. Вода там была слишком холодная. Но изредка Филип замечал на берегу человека. Или двух. На их лицах неизменно было вот это самое пугающе непостижимое выражение.

— Мы его уберем, — успокоил констебля Филип. — Все нормально.

Констебль кивнул.

— Эх-хе-хе… — Он потер лицо. — Эх-хе-хе… — И зашаркал прочь, ни на мгновение не отводя взгляд от океана.

— Почему ты согласился? — спросил Вэнс. — Мы живем в свободной стране.

— Оставь, — отмахнулся Филип. — Какая разница? Нам ведь еще жить здесь. По крайней мере еще несколько месяцев.

— Что за срань! Это цензура!

— Да, да, да. Будешь отстаивать свои права, когда вернемся в Нью-Йорк.

Продолжая ворчать, Вэнс вступил в борьбу с указателем, решив во что бы то ни стало вырвать его из земли голыми руками.

Магазин в Клэм-бей снаружи казался очень большим. Но внутри он был наполовину пуст. Самым странным было то, что вместо того, чтобы разделить магазин на две части — пустые ряды с одной стороны, а заполненные товаром — с другой, владельцы магазина поступили совершенно иначе. Товары располагались на полках в абсолютно произвольном порядке. За стеллажами с консервами шел пустой ряд, за ним следовал ряд полок с крупами и еще два пустых ряда, потом замороженные продукты и очередной пустой ряд, этнические продукты, сводившиеся к тортильям и тако, еще несколько пустующих рядов и в самом конце, дальше всего от входа, находился мясной ряд. Еще более странным казалось то, что освещение в магазине было мутновато-тусклым и не проникало в проходы между пустыми полками, где всегда царил мрак. Временами Филипу чудилось, что в пустом ряду между этническими и замороженными продуктами притаилось нечто зловещее. Не то чтобы он это видел, но ощущал — это точно.