Все самое важное - Оля Ватова

В краткий период добрых польско-советских отношений, когда Александр работал в нашем представительстве в должности школьного инспектора, продуктовые нормы, получаемые работниками этой организации, достигли своего предела. До этого отпущенными благами могли пользоваться только сам представитель и его ближайшие сотрудники. Потом круг расширился. Было решено, что те, кто получает дополнительные надбавки, должны поделиться с остальными.

В то время мы уже жили в другом месте — у очень милой русской женщины по фамилии Холмогорова. Она работала в Союзе казахских литераторов. У нее был маленький старый домик с крошечным крылечком, которое было таким хлипким, что по нему трудно было подняться, особенно зимой. Люди с него просто соскальзывали. Семью нашей хозяйки составляли старенькая мать (мы называли ее бабушкой) и сын Юрий — добрый и серьезный паренек. Его отец находился в лагере. Холмогорова получила сообщение, что мужа вот-вот должны освободить. Мы видели, с каким огромным нетерпением она его ждала. Но до самого нашего отъезда он так и не вернулся. Не знаю, понимала ли она, что, к сожалению, не все отпущенные из лагерей возвращаются. Изможденные и голодные, они иногда просто умирали по дороге домой. А некоторым из них разрешалось по выходе из лагеря проживать еще несколько лет только в строго определенных местах. Население там опасалось этих бывших лагерников. Боялись помочь им найти какую-нибудь работу. Зная, что можно попасть под подозрение, что кто-то запросто может настрочить фальшивый донос, люди боялись разделить судьбу бывших заключенных. Власть обрекала их на вечный страх.

Мы в это время уже не голодали — стали все-таки получать продовольственный паек от представительства. Как-то я попросила сына хозяйки помочь мне принести продукты. Мы пошли по указанному адресу. На пути нам встретилась длиннющая очередь в какой-то магазинчик, где продавали прогнившие помидоры. Магазин для нас размещался в уединенном тихом дворике. Было трудно поверить, что в то время, когда люди буквально умирают от голода, в магазине для привилегированных (а к ним принадлежало и представительство) возможно такое изобилие. Понятно, что все это предназначалось в первую очередь высоким чиновникам и работникам НКВД. Выбор там был потрясающий. Кроме хлеба, масла, колбас и мяса можно было приобрести икру, вино, торты, шоколад…

Нагруженные, мы вернулись домой. Наш домик стоял на утопавшей в зелени улице среди множества деревьев и замшелых камней. По краю дорожки сбегал маленький ручеек. Вообще Алма-Ата — очень красивый город с симметрично посаженными тополями (существует легенда, что их посадил какой-то генерал польского происхождения). На горизонте прорисовываются горы Тянь-Шаня. Правда, иногда Алма-Ата становится жертвой грязевых потоков. Эти потоки стекают с гор, неся с собой камни, размокшую глинистую землю, и заливают город.

После того как мы передали часть покупок для персонала, обслуживающего представительство, у нас осталось еще довольно приличное количество продуктов. Сразу решили отдать их бабушке (мы питались вместе), она готовила для всех нас, что было замечательно, так как кухарка из меня была довольно неважная. Честно говоря, одновременно с сытостью мы испытывали и чувство стыда за то, что пользуемся своей привилегией во время повальной нищеты и всеобщего голода. Но, видимо, стыд этот был не настолько силен, чтобы отказаться от пайка. Слишком мощным был зов желудка. Наше благоденствие длилось целых три месяца. Это были единственные три месяца за все шесть лет, когда мы не голодали. Потом испортились отношения между советской властью и Польшей. Начались аресты в представительстве. А от тех, кто оставался на свободе, потребовали как можно скорее покинуть столицу Казахстана. Мы собирали посылки для арестованных, гостинцами задабривали милиционеров — пытались оттянуть время, когда нужно будет покинуть Алма-Ату.

В январе 1943 года снова пришлось отправляться в неизвестное. Мы выбрали городок на реке Или, где уже жил один наш молодой знакомый со своей семьей. Это место расположено неподалеку от Алма-Аты. Наш знакомец успел проучиться год медицине в Польше и здесь стал паном доктором. А кроме того, он получил должность председателя нашей общины. Не знаю точно, в чем эта его деятельность заключалась. Помню только, что он должен был распределять американские посылки, был посредником между поляками и советскими властями, очень ловко давал взятки, вероятно, таким способом отдаляя невыгодные для поляков распоряжения.

Жил этот парень в одном из немногих деревянных домов. В основном же в поселке преобладали глинобитные хижины. Когда мы приехали, он поначалу разместил нас у себя. Позднее ни один заграничный пансионат не казался нам таким комфортабельным. Как потом выяснилось, этот человек торговал частью американских даров, предназначенных для поляков. А продавал их именно Советам. Поэтому-то в течение двух недель, проведенных у него, мы снова были сыты и находились в тепле. А затем нужно было устраиваться самим. Но это уже совсем другая история…

Кстати, американским подаркам мы обязаны жизнью. Например, доставшееся нам пальто помогло спасти Александра, когда после выдворения из Алма-Аты он тяжело болел тифом. Потом я выменяла это пальто на муку, молоко и масло, чтобы подкармливать ослабевшего мужа. Собственно, это было его основной едой. В больнице в Или больным тифом давали только щи. Там в довольно просторной палате находилось много тифозных мужчин. На всех было только одно большое жестяное судно. Мужу сделали переливание крови. Но эта кровь была совершенно другой группы. Когда он на моих глазах бился в конвульсиях, то с трудом прошептал: «Если сможешь вернуться в Польшу, забери отсюда мой прах. Не хочу оставаться в этой проклятой земле». На илийском кладбище в глинистой почве, которая во время жарких дней клубилась пылью, часто находили раскопанные могилы, а на поверхности обнаруживались трупы. А единственная врачиха в больнице — милая, добрая женщина — страдала из-за отсутствия лекарств и всякого другого обеспечения.

Когда мы были в Или, как-то мимо нашей хижины проходили две женщины. Они были еще не старые, только очень плохо одетые и совершенно измученные. Попросили воды и позволения немного отдохнуть. Я узнала, что одна из них — мать троих детей, которые сейчас должны были быть у бабушки. Она провела несколько лет в лагере за прогул — не вышла на работу, так как заболели дети. Теперь возвращалась, не надеясь добраться до цели. Без денег, без карточек на хлеб и без права на работу они обе были обречены на голодную смерть. Та, что помоложе, попросила разрешения прилечь на мою кровать, а когда я согласилась, разразилась плачем и никак не могла успокоиться. Слишком долгий путь пришлось преодолеть. Слишком часто приходилось сталкиваться с равнодушием окружающих и страхом людей перед теми, кто возвращается из лагеря. Голод, отсутствие крыши над головой — все это вызывало чувство абсолютной безнадежности у одинокого человека в жестоких условиях тамошнего существования.