Спасибо! Посвящается тем, кто изменил наши жизни (сборник) - Рой Олег Юрьевич

Главная беда наших диск-жокеев даже не отсутствие артистизма, нет (знаете ли вы, кстати, что руководство станций бегут от артистов – кандидатов в диджеи как от огня?). Их главная беда кроется в неумении работать со словом, в неумении сплетать из слов восхитительные речевые кружева.

Именно это умение было у Сэма Джонса, у Севы Новгородцева, у парней из группы «Секрет». Именно на это обратил пристальное внимание мой друг Анатолий.

В 1994-м он стал одним из первых тамбовских диск-жокеев на новой, модной городской FM-станции, которая называлась «Топ-радио». Анатолий не мог там не очутиться. Ведь он был радийщиком до мозга костей. Если в отрочестве я и другие носились по городу, не желая сидеть дома, то Толя проводил большую часть жизни именно дома, в своей двухкомнатной квартире брежневской девятиэтажки. На диване, что накрыт был клетчатым пледом, лежал Анатолий. Лежал подобно Обломову и внимательно слушал приемник, делая пометки в блокноте. Он внимал радиопотоки ушами, они превращались в те моменты в локаторы, и кудрями тоже внимал. Кудри играли роль антенн, наверное. В ходе своих радиоперехватов Анатолий, случалось, засыпал.

От эфирных коллег своих он отличался разительно. Коллеги щебетали и трещали, а у него была совсем другая манера, неспешная, чем-то она напоминала манеру Артемия Троицкого. Только Толя был в разы круче российского рок-энциклопедиста. Профессор, как называл его Анатолий, брал публику тем, что ставил песни малоизвестных альтернативных команд. Глубинным погружением в историю музыкантов профессор себя не утруждал, каламбурами аудиторию не баловал. Он просто ставил песню. «Интересный коллективчик из Британии», «сексапильная девица из Манчестера», «молодые французские альтернативщики», – вот все его биографические пассажи, дальше уж музыка говорила сама за себя.

Анатолий был лишен возможности ставить то, что ему нравится. Он обожал именно альтернативную музыку, ту самую, о которой разглагольствовал Троицкий, но на «Топ-радио» не ставили альтернативу. «Топ-радио» являлась поп-роковой радиостанцией, и гремучий панк, равно как и шансон, являлись там телами инородными. Толян мог, конечно, запустить какой-нибудь SonicYouth или Pixies. Но тайком, исключительно тайком, притаранив диск из дома. Он запускал их ближе к ночи.

Все эти Гэрри Муры, Стинги, Диланы, Гилланы – Толян их презирал. А PinkFloyd и вовсе ненавидел. Разве что к Битлам и роллингам он относился с уважением.

– А Элвис Пресли, Толя? – спрашивали мы его.

– Дерьмо! – бескомпромиссно отвечал он.

– Джо Коккер?

– В печь!

…И в этих условиях, в компании музыки мало ему приятной, он плел свои словесные кружева. Я даже не помню, что конкретно он плел. Помню, что говорил Анатолий необычно. Говорил вразрез основному диджейскому правилу – продавать музыку станции, продавать, расхваливая. И вот примерно какая была в его речах похвала:

– …Фил Коллинз… Да-а-а, Фил… Встретил я давеча своего дружка Фила на набережной. Идет грустный, в наушниках. Ты че такой грустный, Фил? Девушка, говорит, бросила. Ну, и в печь ее, девушку. А что ты слушаешь?.. «Аббу»… Дебил ты, говорю, Фил, и слушаешь всякое дерьмо…

– Фа-а-ак, – сладостно-гадко выдыхал в микрофон Анатолий.

И запускал какой-нибудь хит безобидного шведского квартета Abba.

«Фак», оно же «Fuck», было его коронным словечком. Равно как «дерьмо», «отстой», «в печь».

…Горожанки в возрасте от двадцати до двадцати пяти после прослушивания его «высококультурных» эфиров негодовали:

– Чего он несет такое? Он обкуренный, что ли? Или пьяный?

Негодовали и слушали. Слушали и негодовали. Ждали, что еще сегодня отчебучит этот странный Анатолий. Не это ли есть известность? Да, это она и есть.

Его знали все. Я помню, вечером мы сидели в одном из летних кафе. Год девяносто седьмой был, по-моему. Я – молодой следователь тамбовского райотдела, и он – культовый тамбовский диджей.

За одним столиком с нами сидели две девочки. Мы их кадрили, и перспектива секса просматривалась довольно отчетливо. О, эти молодые и лихие девяностые, время светлых замыслов, полного отрыва и бандитов, само собой, время.

Бандиты появились резко. Они всегда появлялись резко и неожиданно. Подкатили на двух «девятках», вывалили всемером, уселись за два соседних столика, крупные бритоголовые джентльмены.

– Э, бля, ну-ка нам че-нибудь по-быстрому, нах…

Официанты из сонных мух превратились во взбесившихся комаров. Семь кружек пива, графин водки, шашлыки, приборы тут же появились на бандитских столах.

Я сразу догадался, что за господа к нам присоединились. Это были парни из криминальной группировки Кабана. Жил и беспредельничал в Тамбове такой преступный авторитет – Кабан, выходец из органов внутренних дел.

«Кабаны» таскались кучами, с ними были две-три спортивные сумки, в них лежали укороченные автоматы Калашникова. По этим сумкам я их и идентифицировал.

Парни были жесткие, отмороженные парни. Я слышал, что металлическими прутьями они насмерть забили своего адвоката. В заведении под названием «Кегельбан» раскололи шаром от боулинга череп официанту. Расстреляли в центре города из своих «АК» машину с конкурентами из другой ОПГ. А еще «кабаны» любили хватать на улицах девушек, затаскивать в свои машины и увозить.

…Откушав, парни принялись хищно озираться по сторонам. Один из них, самый здоровый и рыжий, откинулся на спинку пластмассового стула и громко рыгнул.

– А мы че к девчонкам пристаем, а? – спросил рыжий.

Услышав этот вопрос, двое студентов поспешили ретироваться, хотя вопрос был адресован явно не к ним. К нам был адресован этот быковатый вопрос.

Положение было идиотским. Ни ксивы с собой, ни ствола. Семеро вооруженных быков. Не очень-то спортивный я и совсем неспортивный Анатолий. Девоньки, доселе хохотавшие и отчаянно кокетничавшие, превратились в кротких монашек, причем немых. Крайне идиотское положение.

Мне ничего не оставалось, как вылить оставшиеся граммов сто пятьдесят водки в свой стакан и выпить.

– Это наши жены! – заявил я.

– Хе-хе! – нагло отреагировал Рыжий.

Даже если сказанное мной было правдой, это вряд ли бы остановило их. Слишком уж соблазнительные были наши девочки. Сжав подлокотники пластмассового кресла, Рыжий возвысился над столом, вырос словно гриб после ядерного дождя.

– Фак, – обреченно произнес Анатолий.

Да уж. Все это могло закончиться плачевно. К месту ли или нет, но я задумался: а будет ли у моей могилы салют? Прощальный, громкий, торжественный салют из неукороченных автоматов Калашникова.

Я взял солонку и вытряхнул в ладонь перец. На случай нападения метну негодяю в глаза. А там, извините за каламбур, посмотрим. Таково было мое решение.

Рыжий уже подошел к нашему столику, уже повторно рыгнул, уже хлопнул в ладоши и произнес «че», как вдруг, словно яркая молния, нависшую тучу панической тишины пронзил окрик.

– Да ты че! Э! Это ж Толян!.. Толян! Здорово, братэлла!

Спасение пришло из-за бандитского столика. Румяный брюнет, белая накрахмаленная сорочка и штанишки «адидас», приветственно поднял перед собой стакан.

– Сядь на место! – велел Рыжему брюнет. – Сядь, на хер, в печь!

…Так Анатолий спас мою жизнь. Или здоровье. Жизнь и здоровье защитника граждан от противоправных посягательств спас диджей Анатолий. Диджей, чьи эфирные фишки откладывались даже в бандитских тупых мозгах.

Толя самодовольно улыбнулся и допил водку из своей рюмки. Так же, наверное, улыбался Нельсон Мандела, празднуя освобождение соратников из юаровских застенков. И черный блюзмен Роберт Джонсон мог улыбаться точно так, когда ему удавалось настроить дребезжащие струны своей акустической гитары. И Будулай. Конечно же Будулай…

…Я уехал из Тамбова в миллениум. Уже в двухтысячном переселился в Москву.

Ни разу я не созванивался с Анатолием, помню точно. Но он словно вел меня по дороге жизни, как поводырь ведет бородатого слепого странника.

…Алчущий старой и новой музыки, я заходил в крутые музыкальные магазины и подолгу рассматривал стеллажи с дисками и виниловыми пластинками. Ограниченный в средствах, я не мог их купить. И продавцам это, видимо, не нравилось. Они подозрительные собаки, эти продавцы, собаки-ищейки.