«Зайцем» на Парнас - Виктор Федорович Авдеев

известный писатель. Он часто публикуется в столичных журналах и… вообще в прессе.

Неожиданно мне вдруг пришло в голову: вдруг Галя спросит, что Л. Ушкин написал? Положеньице! К счастью, Галю не интересовали произведения моего кумира.

— Не слышала такого. Вот Сергея Есенина знаю. У нас девчонки полкнижки его в тетрадки переписали. Еще Тургенева проходили. А тут какая-то чудная фамилия «Лушкин»!

Она расхохоталась.

Меня оскорбило, что Галя даже правильно не прочитала фамилию моего рецензента. Не Лушкин, а именно Л. Ушкин. Да хорошо ли она грамотная? Например, она не захотела взять роман Замойского «Лапти», который я ей давал. «Про колхоз? Это, наверно, скучно». Интересуется ли она вообще литературой, книгами? Может, такая же, как и Клава Овсяникова?

— Вы дружите с Аристархом Дейнегой? — беззаботно продолжала Галя. — Говорят, он тоже стихи пишет? Но что Аристарх может? Он и двух слов не свяжет. Наши девчонки всегда над ним смеялись. И вообще, разве с девятилетки принимают в поэты? Там же, наверно, нужно большое образование?

Я поспешно закурил, чтобы скрыть краску, залившую лоб, щеки и, казалось, самые глаза: ведь у меня-то за плечами и девятилетки не было. «Надо обязательно еще дообразоваться, — подумал я. — Может быть, мне в Москве действительно поступить куда-нибудь учиться?» Вдруг в редакции «Огонька» спросят: «А вы чего кончили? Покажите документы. Ах, только семь классов да просидели год в фабзавуче!» И откажутся печатать.

Отвечать Гале я не стал, сделав вид, что не могу принять ее подковырок по отношению к своему другу. Я переменил тему: боится ли она учительства, уроков с первоклашками?

— Очень боюсь, — засмеялась Галя, сразу забыв наш предыдущий разговор. — Но я соберу всю свою важность, чтобы они меня сами боялись.

Я с тревогой следил за рецензией в ее крепкой смуглой руке: вот-вот уронит в дорожную пыль, еще, гляди, наступит ногой. И когда девушка небрежно протянула ее мне обратно, поторопился спрятать в боковой карман. Нет, Галя все-таки малоразвита, ей только и делать, что учить сопляков на хуторе. Внезапно следующая фраза Гали вновь переменила мое о ней мнение:

— Сделаетесь писателем, Витя, пришлете книжку?

В ее тоне лукавство? Ну и пусть. Тем не менее я все простил Гале и опять увидел в ней ум, бездну проницательности и тонкого вкуса. Да, она может отгадывать события, есть смысл дружить с ней, приобщить к литературе.

— Вот кончил рассказ «Карапет», перепечатываю на машинке. Все делаю, как требуется, теперь в редакции не придерутся. Собираюсь сам отвезти в Москву и там опубликую.

— «Карапет»? Вот смешно. Что это такое?

— Кличка беспризорника. Я лично был знаком. Описываю, как его перевоспитали в колонии.

И начался сладкий для меня разговор.

II

Несколько дней спустя мы с Аристархом бродили в плавнях по мощеной дамбе. Неоглядно шелестел метельчатый камыш, куга, на многие километры тянувшийся от станицы до Ейского лимана. В ушах стоял звон от комарья, и сам воздух над плавнями казался затянутым черной сеткой. В мутной воде бултыхались лягушки, у берега кружились жучки-вертячки, один раз мелькнул желтоухий уж. Пахло илом, тиной, гнилью растений. Вдали голубовато вставали невысокие горы: азовское приморье.

— Когда в Москву? — спросил Аристарх, придавив на крупном носу комара.

Разговор у нас каждый день был один и тот же.

— Деньков через… восемнадцать. (Время у меня было высчитано с точностью до минуты.) У братухи второго июля получка. Сегодня машинистка обещала закончить «Карапета». Хоть и дорого, а приходится перепечатывать, ты сам читал, этого требует Л. Ушкин. И ты свои стихи перепечатывай.

— Отец денег не даст. Придется тайком у матери просить.

Помолчали. Вот комарье чертово, не дает покоя! В Москве его, конечно, нету.

— Ехать будешь от Старо-Щербиновки поездом?

Отвечал я на все вопросы гордо и очень охотно. Из нас двоих я был счастливцем, который прокладывал для обоих путь в столицу, в литературу.

— Передумал. — Я на ходу поймал летевшего на меня комара. — Говорят, тут прямиком можно дотопать до Азова. — Я кивнул на приморский лиман. — Срезаешь крюк в сотню верст. Ходьбы всего два дня. А оттуда поездухой. Так и дуну: дешевле выйдет. Скорее бы июль…

Новой темы для разговора не находилось.

От предвечернего лимана потянуло свежестью, в камышах у берега громче налаживали голоса лягушки, когда мы медленно вернулись в станицу. Огромный накалившийся шар солнца над плавнями слепяще бил в стены хат, в тополя, цветущую лебеду у плетней. Неожиданно с телеграфного столба нам бросились в глаза осиянные светом типографские буквы. Что такое? Афишка? Куцая афишка извещала, что к нам в Старо-Щербиновку приезжает «поэт И. Д. Вахрямин, который прочтет стихи собственного сочинения». Затем под аккомпанемент баяна выступит иллюзионистка Литяева-Огневая и исполнит ряд «замечательных гала-номеров», среди которых: жонглирование, прыганье сквозь горящий обруч, фокусы. Все это должно было состояться завтра же в станичном клубе, и публике предлагалось приобретать билеты.

Мы глазам своим не поверили и от волнения заговорили не сразу.

— Прямо-таки к нам в станицу и приедет? — хрипло спросил Аристарх, не замечая, что комар давно впился ему в губу. — И сам… лично выступит со стихами?

— Почему только он в клубе будет выступать? — подумал я вслух. — И вместе с фокусницей?

— Кто его знает, — все еще ошарашенный, протянул Аристарх, смахнув пальцем насосавшегося крови комара. — Но сам видишь, ясно сказано: «по-эт Ва-хря-мин». Знакомая фамилия, а? Постой, постой, где я читал его стихи? В «Новом мире»? В «Прожекторе»? Вот дьявол, не припомню. Из Москвы, конечно? Может, Л. Ушкина знает, что тебе рецензию прислал? Оба писатели.

— Может, — ответил я, приосанясь.

Все, что касалось московского рецензента Л. Ушкина, теперь имело ко мне самое прямое отношение. Я считал себя чем-то вроде его представителя в станице Старо-Щербиновской.

Внезапно белесые глазки Аристарха остекленели: его озарила чрезвычайная догадка.

— Обожди, Виктор. Раз поэт Вахрямин выступает завтра, значит он уже в Щербиновке?!

Действительно, как я это сразу не сообразил? С минуту мы стояли совершенно ошеломленные, не слыша лягушачьего кваканья, не чувствуя комариных жал. Событие-то, а? Ощущение было такое, будто поэт Вахрямин чуть ли не на волшебном ковре-самолете спустился к нам в станицу. Неужели он — автор, может, целого собрания сочинений, властитель дум (теперь мы уже не сомневались, что Вахрямин знаменитость) — здесь, среди этих скромных глинобитных хат, валяющихся под плетнями свиней, разгуливающих индеек, комарья? Совсем рядом с нами и дышит тем же воздухом? Уму непостижимо!

— Вот бы увидеть, а? Хоть одним глазком. По-эт Вах-ря-мин! Поговорить с ним. Пускай всего несколько слов поговорить. А что, Виктор, если нам пойти познакомиться?

— Примет ли?

— А вдруг. Сколько живу на свете, такого случая не представлялось.