Тайная дипломатия — 2 - Евгений Васильевич Шалашов

небольшой партстаж, не обязательно знать все нюансы «большой политики». Но мой начальник, неохотно, но ответил:

— В Политбюро поступил рапорт товарища Ворошилова, в котором тот указал на огромные и ненужные траты, связанные именно с бронепоездом. Двенадцать броневагонов, два паровоза — расход угля на тысячу верст сопоставим с пятью армейскими бронепоездами. Не стоит ли уменьшить количество вагонов до пяти, ограничившись одним локомотивом? Охрана, телефонисты, пулеметчики — это все оправдано, даже наличие вагона-ресторана и бани с обслугой. Но вот зачем товарищ Троцкий возит с собой аэроплан, который ни разу никуда не взлетал? А это два пилота и три авиамеханика. Есть броневик, а к нему команда из шести человек. Последний раз броневик использовался в девятнадцатом году, да и то, не для военной надобности, а для участия в параде.

Смелый человек Климент Ефремович. Интересно, сам придумал, или кто надоумил? А ведь есть в его словах сермяжная правда. Пилоты и авиамеханики у нас на вес золота. Да и самолетов с броневиками в армии недостает.

Товарищ Дзержинский продолжил:

— Товарищ Ворошилов упомянул, что в салон-вагоне Льва Давидовича хранятся ценные вещи — золотые часы, портсигары, перстни с бриллиантами. Опять-таки — их количество не учтено, документация не ведется. Нужны ли персональные награды от Председателя РВС, если существуют награды ВЦИК и руководства армии?

Часы и портсигары, насколько я помнил, Троцкий возил для награждения особо отличившихся бойцов и командиров. А вот перстни зачем? С трудом себе представляю красноармейца с бриллиантами. Любопытно, а те камушки, которые лежат в моем торгпредстве в Париже, не выдраны ли из таких вот колечек? Нет, там уже нечто сложнее, вроде колье или диадемы.

О самодеятельности Блюмкина я сразу отправил подробный рапорт с курьером (замучился шифровать!), но отчего-то Председатель решил оставить это дело без последствий. Не хотел поднимать лишний шум? Троцкого Яков Григорьевич не сдаст, а сам Лев Давидович, вроде и в стороне. А еще, вполне возможно, что Феликс Эдмундович симпатизирует прожжённому авантюристу Яшке, прощая ему даже подделку собственной подписи. Или здесь что-то другое? Зато бриллианты от меня не потребовали вернуть в Гохран. Впрочем, в распоряжении ВЧК бриллиантов много.

— На Политбюро рапорт заместителя Председателя РВС рассмотрели, попросили у Льва Давидовича пояснений, а товарищ Троцкий, как водится, вскипел, потребовал, чтобы приняли его отставку. Отставку не приняли, а товарищи Каменев и Зиновьев предложили создать ревизионную комиссию и направить ее на бронепоезд.

Война пока не закончилась, принимать отставку Троцкого рановато. А ведь довыеживается Лев Давидович, примут. А что, Каменев с Зиновьевым уже начали свою игру против главного соперника? Не рановато ли?

Феликс Эдмундович достал папиросу, закурил, отошел к окну и вещал уже оттуда:

— Члены Политбюро согласились с этим предложением, постановили создать комиссию из двух сотрудников Рабкрина, а председателем назначить стороннего человека. Причем такого, чтобы Лев Давидович не смог на него повлиять. Товарищ Молотов предложил назначить вас. Дескать, знает, что товарищ Аксенов выздоравливает, но за границу ему ехать рано. Политбюро согласилось. Решили, что Аксенов, хотя и строптивый, но человек честный и толковый. Вы польщены, Владимир Иванович?

— Спасибо, конечно, за комплимент, но я бы лучше своим делом занялся, — вздохнул я.

— Вы радуйтесь, что вас председателем Деткомиссии не назначили,[1] — совершенно серьезно сказал Дзержинский. — Повезло, что вы во Франции пребываете, а не то могли бы. Вы, как-никак, дипломированный педагог, учительскую семинарию закончили.

Я только повел плечами. А ведь могли и назначить и пришлось бы мне не только политической разведкой заниматься, а еще и беспризорных детишек отлавливать.

Я уже собирался уходить, как Феликс Эдмундович сообщил:

— С третьим орденом я вас не поздравляю, он пока у товарища Калинина лежит. Как доставят, тогда и вручу. Вы ведь, по своему обыкновению, шумихи не хотите?

— Разумеется, — хмыкнул я.

— Тогда на сегодня все. Завтра созвонитесь с заместителем наркома Рабоче-крестьянской инспекции товарищем Аванесовым, он все скажет.

Проводить ревизию на бронепоезде товарища Троцкого я предпочел бы с ротой латышских стрелков, а не с двумя бухгалтерами из Рабоче-крестьянской инспекции — Георгием Ароновичем и Самсоном Петровичем. Еще не старыми, но, как уверял меня Аванесов, достаточно опытными товарищами. Да и мои функции были не очень понятны. Ревизоры должны были просмотреть документы, касающиеся штатного расписания, окладов военнослужащих и вольнонаемной братии, получить у Троцкого ключи от сейфа, где хранятся изделия из драгоценных металлов, составить их опись. Боже упаси что-то там изымать или оприходовать. А я-то что стану делать? Побеседовать с Троцким о необходимости агитации и пропаганды в РККА? Отчего-то вспомнилась статья из «Правды», читанная мной в восемнадцатом году. Троцкий нападал на военную цензуру, запретившую сообщению в печати материалов о взятии Перми белыми. И говорил, между прочем, дельные вещи. Мол, главная задача цензуры — не допустить проникновению в печать военной тайны, что послужило бы оружием против нас. Но взятие Перми уже не тайна для врагов, а голая правда. Получается, цензура пытается скрывать от народа правду, а это не наш метод.

На бронепоезде нас уже ждали. Караульный вызвал начкара, тот передал нас начальнику поезда, а тот, в свою очередь, сопроводил до салон-вагона Председателя РВС. Лев Давидович не соизволил даже поздороваться, не говоря уже о том, чтобы подать руку, а хмуро бросил:

— Все необходимые документы я распорядился отнести во второй салон, где располагается начальник поезда.

— Может, пока часы с портсигарами посчитаем? — предложил Георгий Аронович.

— Как вам угодно, граждане ревизоры, — саркастически сказал Троцкий, передавая мне ключ от сейфа.

Сейф, кстати, очень распространенный, фирмы Сущевского, без всяких хитрых наворотов. Замок у него вскрыть — на раз-два.

Выгрузив содержимое железного ящика прямо на стол, я зачем-то посмотрел на революционное знамя, висевшее на стене, за креслом Льва революции. Что-то оно изрядно запылилось, а бунчуки, украшавшие древко, растрепались и превратились в мочало. Их что, грызли, что ли?

Товарищи принялись считать портсигары, часы и перстни, вписывая в опись «Портсигары — пятьдесят штук желтого металла, сорок — белого, часы карманные, с белого цвета, в коробках — десять штук». Гравировок ни на часах, ни на портсигарах я не узрел, но оно и неудивительно. Обычно высокий начальник писал химическим карандашом фамилию и соответствующую надпись, а награжденный потом за свой счет делал гравировку.

Колечек с камнями и без оных, оказалось много, на вес — килограмма четыре, не меньше, с их пересчетом пришлось повозиться. Были здесь еще и цепочки. Все это переплелось, перепуталось. Создавалось впечатление, что здесь не хранилище наград, а захоронка скупщика краденого. Или подчиненные отбашляют Троцкому свою долю от экспроприаций?

— А кому колечки с цепочками? — поинтересовался я. —