Потерянные души - Дин Кунц

Строители решали проблему человеческого мусора исключительно эффективно.

Курчавый блондин начал убивать и творить.

Вначале крики обреченных раздражали Генри Лайтнера, но менее чем через минуту уже доставляли наслаждение. Как и все коммунары, он не интересовался музыкой или какой-то другой формой искусства, ибо искусство отвлекало от работы, а потому снижало эффективность. Но он чувствовал, что эти сдавленные крики и застревающие в горле рыдания тянули на музыку.

А как быстро и четко проводилась каждая экзекуция!

Когда все умерли, Строитель закончил только первую половину работы. Он уже ничем не напоминал обыкновенного, пусть и очень красивого молодого человека, и конструирование, которым он занялся, оказалось зрелищем, от которого Генри Лайтнер не мог оторвать глаз.

По завершении работы им предстояло перейти в соседнюю комнату, где томился персонал дневной смены. А после того, как последние посетители покинули бы больницу, в подвал предстояло спуститься всем больным, один за другим, вечером и ночью.

Такое безжалостное, быстрое уничтожение плоти и костей.

Такая жажда созидания…

Глава 26

Дрожа всем телом, Брюс Уокер поднялся и отвернулся от вентиляционной решетки. Ноги не держали, и он привалился к стене. Потом доплелся до унитаза, опустил крышку сиденья, сел.

Он никогда не был суеверным человеком. И однако, пока он слушал доносящиеся из решетки крики, ощущение сверхъестественного охватило его, словно он всю жизнь увлекался спиритизмом. Он знал, что ему не удалось случайно подслушать аудиосигнал, идущий из преисподней, но он также знал и другое: подслушанное – не свидетельство ординарного преступления, совершенного социопатом. Он подслушал что-то необычное, что-то загадочное, что-то более жуткое, чем массовое убийство.

И он не знал, что ему с этим делать. Если бы он кому-нибудь рассказал о случившемся, ему бы, скорее всего, не поверили. В семьдесят два года он полностью сохранил ясность ума, но в современном мире, где правила молодость, странная история, рассказанная стариком, прежде всего вызвала бы мысль о болезни Альцгеймера. А когда мужчина, проживший в браке много лет, становится бездетным вдовцом, он, чтобы скрасить одиночество и привлечь к себе внимание, вполне может выдумать невероятную историю о далеких голосах жертв, которые донеслись до него по вентиляционным коробам.

Гордость Брюса не позволила бы ему помчаться с этой историей к медсестре или врачу, которые могли высмеять его, но сдержало его нечто большее, чем гордость. Инстинкт самосохранения, в котором он не нуждался долгие десятилетия, предупредил его: если он расскажет об этом кому не следует, его ждет смерть, и смерть эта будет быстрой.

Дрожь ушла. Брюс Уокер подошел к раковине и вымыл руки. Испуганное лицо, которое он увидел в зеркале, не прибавило ему уверенности в себе, и он отвернулся.

Когда вышел из туалета, две медсестры практически закончили перестилать ему постель. Грязные тарелки унесли. На тумбочке у кровати стоял стаканчик с прописанными ему лекарствами, и он предполагал, что в графине ледяная вода.

Он их поблагодарил.

Они улыбнулись и кивнули, но не сказали ему и пары добрых слов, как обычно поступали медсестры, чтобы поднять пациенту настроение. И он подумал, что улыбки у них натужные. А еще он почувствовал в них какую-то торопливость, словно они старались побыстрее закончить с этой работой и перейти к другой, ради которой и находились в больнице. Когда медсестры выходили из палаты, одна из них оглянулась, и ему показалось, что в ее глазах он прочитал ненависть и торжествующую усмешку.

Паранойя. Ему следовало остерегаться паранойи. Или, наоборот, принять ее с распростертыми объятьями.

Глава 27

От центра к той части города, где жил Намми, вел большой ливневый коллектор. Вверх он поднимался достаточно полого, так что прогулка по нему не доставила им особых хлопот.

Намми мог идти по коллектору в полный рост, тогда как мистеру Лиссу приходилось чуть пригибаться, но он всегда сутулился, даже под открытым небом, так что ни разу не ударился головой.

Из-за того, что мистер Лисс сутулился, бродяга иногда напоминал Намми колдунью, которую он видел в каком-то фильме, склонившуюся над огромным железным котлом и помешивающую магическое варево. Порою мистер Лисс напоминал Намми старика Скруджа из другого фильма, злого старика Скруджа, который сидел над грудой денег, пересчитывал их и пересчитывал.

Мистер Лисс не напоминал Намми ни одного из хороших людей, которых он видел в фильмах.

Конечно, фонарик всегда мог пригодиться, если ты выбирал короткий путь по сливному коллектору, но, с другой стороны, ясным днем он особо и не требовался. В коллекторе и так хватало света, спасибо канализационным решеткам, расположенным через равные промежутки. Солнечный свет, проникающий в щели в решетках, рисовал на полу коллектора вафли.

Между вафлями солнечного света темнота сильно сгущалась, но впереди всегда виднелась еще одна вафля.

К главному коллектору сходились трубы поменьше. Намми не всегда мог их разглядеть, но слышал эхо шагов, уходившее вправо или влево, когда они проходили мимо такой трубы. А если мистер Лисс выбирал именно этот момент для того, чтобы выругать темноту, его слова, приглушенные и пугающие, уносились в другую часть города.

Иногда, если Намми оказывался в ливневом коллекторе один, у него возникало ощущение, что здесь что-то живет, – что-то, не кто-то – но он не хотел знать, что это могло быть, не хотел выяснять. Когда чувство это было особенно сильным, он неделями не подходил к ливневому коллектору.

Несколько раз, захватив с собой фонарик, он видел крысу – однажды дохлую, трижды живую. Никогда больше одной, никогда стаю. И если Намми видел живую крысу, она в испуге от чего-то убегала, точно – не от него.

В течение двух последних недель дождя не было, так что шли они по совершенно сухому коллектору. И пахло в нем исключительно бетоном.

– И не вздумай убежать от меня, – в какой уж раз повторил мистер Лисс, идущий следом за Намми.

– Нет, сэр.

– У меня нюх ищейки.

– Как вы это уже говорили.

– Я найду тебя по запаху.

– Я знаю.

– И вырву тебе кишки.

– Я бы никогда не оставил вас здесь.

– Обмотаю тебе шею твоими же кишками и задушу. Тебе это понравится, Персиковое варенье?

– Нет.

– Я это уже проделывал и сделаю снова. Я не живу по правилам и не знаю жалости.

Намми слышал, как кто-то рассказывал о вечеринке жалости[13]. Он не знал, что такое вечеринка жалости, но, похоже, мистер Лисс на нее бы не пошел, если бы его и пригласили, потому что он не мог принести с собой жалость. Возможно, по этой причине он всегда был такой злой: хотел ходить на эти вечеринки, но не мог.