Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах. - Алексей Вышеславцев

Вы теперь, пожалуй, будете ждать от меня заключительного слова о колониях на мысе Доброй Надежды. Но кто может сказать последнее слово, особенно о том, что еще не остановилось, или, лучше сказать, не установилось? Я рассказал что видел и слышал, a заключительное слово — не мое дело.

Малайское море

Переход Индийским Океаном. — Шторма. — Течь. — Берега Явы. — Зондский пролив. — Pepperbay. — Thwart the way. — Button. — Сингапур. — индусы и китайцы. — Европейский квартал. — Китайский город. — Индусская пагода. — Вечер — Чудная ночь. — Рисование с натуры. — Обитатели Сингапура. — Жонглеры. — Театр индусов. — Макгустаны. — Окрестные острова. — Притот разбойников. — Вампоа и его дача. — Малайский квартал. — Тигр. — Китайский храм. — Недостаток женщин.

13/28 июня 1859 года. На экваторе.

Последнее бесконечное письмо мое было писано, то есть было кончено, в день нашего отплытия из Симонстауна, 25 мая; и вот, с 25 мая до 13 июля, мы все в море, или, лучше, в морях; летим, летим — и уже за тридевятью землями, в тридесятом государстве! С мыса Доброй Надежды мы спустились на юг до 39° южной широты и шли по параллели до самых островов Павла и Амстердама, обогнув южную сторону которых, стали постепенно подниматься к северу. Под 106° восточной долготы пошли по меридиану до Зондского пролива; прошли и его, проплыли Яванским морем и теперь находимся в Малайском; завтра, если ничто не задержит, будем в Сингапуре: итого сорок девять дней в море и прошли 7,500 миль, то есть 12 275 верст. Но скоро сказка сказывается, не скоро дело делается; эти сорок девять дней показались нам за полгода. Мы вышли в море с течью и шли под конвоем корвета Воеводы. Кроме того, мы плыли по такому пути. где позднее апреля редко кто ходит, a нам пришлось идти в июне, в самую глухую зиму, когда здесь встречаются льды и бушуют бури и штормы. Этих штормов вынесли мы больше восьми. Едва скрылся из вида Симонстаун, как заревел и завыл осенний ветер, и страшный шторм понес нас на своих крыльях и нее трое суток с такою силой. что мы шли больше тринадцати узлов, то есть по двадцать три версты в час, часто выходя из лага, то есть теряя возможность считать, сколько узлов проходим. Люки были законопачены наглухо, волны ходили через палубу, матросы и вахтенные часто, буквально, плавали в воде… Пригласил бы я в это время на клипер наших солдат, чтоб они сравнили свою службу с матросскою; это было бы им очень полезно: они убедились бы, что их служба — игрушка в сравнении со службою на море. Три раза, три — этого нельзя забыть — клипер ложился на бок!.. В эти минуты мы, как говорится, проживали несколько лет, как вблизи готовой лопнуть бомбы. Но клипер; затрясясь всем корпусом, тяжело приподнимался, приподнимался, и снова несся по воле вихря.

До острова Амстердама, 3,000 миль, шли мы две недели: быстрота странная, от которой иногда кружилась голова! Здесь, на прощанье с осенью, шторм трепал нас целую ночь; но он был последний, мы уже привыкли к его обращению и были почти спокойны. По мере приближения нашего к севёру. погода становилась лучше, ветер стих, и наконец настали штили: целые недели мы едва двигались, причем, однако, качка была большая, потому что зыбь океана редко улегается совершенно; паруса плескались и хлопали в бессилии; дни тянулись бесконечно. Неразлучными спутниками нашими во все время плавания были альбатросы и петрели, доставлявшие нам некоторое развлечение, вместе с китами, которые иногда пускали свои фонтаны очень близко от клипера. Европейцы так часто бороздят теперь моря своими судами, что скоро, кажется, киты сделаются ручными.

Течь наша стала увеличиваться и дошла до десяти дюймов в час. Течь, как нечистая совесть, мучила нас при каждой «свежей» погоде или внезапном ветре… Половина команды не отходила от помп. Но все это прошло, все уже позади, и, может быть, все это было нужно, хотя бы для того, чтобы дать нам живее и полнее насладиться роскошною природой Явы, по берегам Зондского пролива.

Берега эти до того прекрасны, что, проезжая мимо их, невольно воображаешь земной рай, 8-го июля увидели мы берег, далекий, синеватый; потом, скоро, вместо диких скал и утесов, которые мы привыкли встречать при приближении к земле, как например на Мадере, Тенерифе и мысе Доброй Надежды, мы увидели здесь горы и долины, покрытые самою роскошною зеленью. Масса девственного леса зеленым ковром спускалась по уступам холмов в тихое, спокойное море. Как все показалось нам радостно и ново после такого пути: и цветущая зелень дерев, и просветы между высоких стволов пальм и папоротников, и вся эта роскошная растительность, убравшая развесистым деревом или кустом каждый камень, выступивший в море! Везде, куда ни посмотрим, так тенисто, свежо, заманчиво; вдали синеются леса; в долинах, на яркой зелени, цветы ласкают зрение разнообразными переливами красок; кой-где из-за темной группы дерев вьется струйка дыма; у берегов, как лебеди, плавают лодки (проа) малайцев, сияя на солнце белыми парусами. Что за природа, что за виды!.. День плавания Зондским проливом показался мне днем, прожитым какою-то сказочною жизнью, страницей из Шехеразады!..

На каждом шагу приставали к нам малайские лодки с ананасами, с кокосами и обезьянами; даже некрасивые малайцы, полуобнаженные, в чалмах, какая-то гармонировали и с лодками своими, и с окружающею их местностью. Мы шли вдоль берега Явы и по ночам становились на якорь. Я вставал до восхода солнца, которое на моих глазах будило здешнюю красавицу-природу; просыпалось население лесов и вод, невиданные птицы перелетали между дерев, раздавались неслыханные голоса, солнце освещало незнакомую, роскошную зелень. Вместе с первыми его лучами, целые флотилии приморского населения малайцев неслись к Суматре или в море, на рыбную ловлю. Слева, почти на каждой версте, открывался новый островок, один красивее другого: этот поднимается вдали туманною пирамидой до облаков; за ним другой, как старый запущенный сад, темнеет группами столетних дерев; третий красуется, как корзина с цветами, среди неподвижных, нежащихся вод; но эти столетние деревья были не простые, a те самые, за которые мы платим большие деньги: черное дерево, баобаб, красильное и проч. Можно засмотреться на их красивые формы, которые ждут Рейсдаля и Клод-Лоррена тропической природы. Иногда, у берега, рассмотришь черную обезьяну, которая, забравшись на вершину громадного дерева, беспечно качается на ветвях, не боясь упасть в море. И вдруг, почти мгновенно, вся эта картина рая омрачается: налетит гроза, окрестность потемнеет, как при затмении солнца, засверкает тропическая молния, и загремит тропический гром.