Фамильяр и ночница (СИ) - Семенова Людмила

— Почему ты ей это поручила? Я не думал, что тебя интересуют людские судьбы.

— Достаточно того, что это интересует тебя, — пожала плечами девушка. Затем она отпила кофе и задумчиво спросила:

— Так зачем ты ко мне пожаловал? А вдруг Бураков бы очутился дома?

— Я изучил его привычки не хуже твоих собственных, — заметил Рикхард, — и он не стал бы поступаться ими ради женщины, даже столь прекрасной. А пришел я потому, что о Дане выяснилось кое-что очень любопытное…

Он пересказал Силви все, что поведала Дана о своих снах, и оборотница на сей раз долго молчала. Рикхарду показалось, что теперь она и вправду ошеломлена.

— Вот как! Значит, ее вторая душа куда сильнее, чем мы полагали, — наконец промолвила она. — Даже превосходит силу Буракова: он-то ее до сих пор не раскусил! Это уже ох как серьезно…

— Вторая душа? И чего от нее стоит ожидать?

— Тебе это надо объяснять? Сам не первый век живешь и крутишься среди колдунов! И заметь, и у Буракова, и у твоей Даны летающие твари, как и я! Только я-то летаю когда хочу, а они лишь во сне или бреду.

Силви рассмеялась, и Рикхарду невольно почудился гулкий хохот совы.

— Это все я знаю, Силви, вопрос в другом: могут ли эти души жить самостоятельно? Если Дана умрет или кто-то вынет из нее душу, останется ли в живых вторая?

— А тебе-то какая печаль? — удивленно спросила лесовица. — Нам необходимо вовремя предотвратить их союз, а что с этой колдуньей будет дальше, меня не волнует.

— Ты же не намерена ее умертвить?

— Рикко, да за кого ты меня принимаешь? Я не убиваю ради прихоти, я просто верно соизмеряю ценности.

— И к людям в окна ты не ради прихоти залетала? Будто я не знаю, как тебе сладки их страх и боль! Может, от тебя и паралич начался, а вовсе не от сбора ульники?

— Ну ты сейчас договоришься незнамо до чего! Стала бы я подставлять лес под удар, тем более после пророчества? То, что люди за компанию отправятся в нижний мир, нас не утешит.

Силви вдруг отвернулась и долго хранила безмолвие, а Рикхард не решался ее беспокоить. Когда она снова взглянула на парня, ее глаза лихорадочно блестели словно янтарь на солнце, губы дрожали, пальцы бестолково перебирали браслет.

— Ты ведь со мной? — тихо спросила она.

Но Рикхард лишь обнял ее за плечи и сразу почувствовал, какой поистине нелюдской усталостью налилось тело девушки. Он пустил в ход всю собственную энергию, чтобы ей стало легче, и наконец болезненный блеск пропал, Силви улыбнулась и погладила его по щеке. В следующий миг они соприкоснулись губами, почувствовав такое родное, единое дыхание, она повлекла его за собой на постель, и их когтистые руки были близки к тому, чтобы переплестись, пустить кровь и напитать друг друга. Силви уже закинула ногу на его бедра, легкая кисея сползла, обнажив гладкую сияющую кожу демоницы. Но вдруг она замерла и осторожно уперлась ему в грудь.

— Что-то не так? Буракова же здесь нет, я чувствую, — сказал Рикхард.

— Да, ты прав, просто мне самой не хочется здесь оставаться, — пояснила девушка. — Я хочу туда, где нам свободно дышится! Знаешь, мне кажется, что днем он постоянно держит меня в полусонном состоянии своими заклятьями, и только по ночам я немного оживаю. И да, мне нужны для этого людские страхи и кровь, и тебе не понять, потому что ты свободен! Так дай мне хоть сейчас перевести дух…

— Так почему ты каждую ночь сюда возвращаешься?

— А что спешить? Буракову и так недолго осталось, вместе с городом, пусть напоследок потешится.

— Да, от тебя и не стоило ждать иного ответа, — усмехнулся Рикхард. — Но ведь когда-то Бураков был свежим и статным, и огонь в его глазах пришелся тебе по нраву. Ты даже тогда не испытала к нему того, что они называют любовью?

— А оно вообще существует, Рикко? — вздохнула Силви. — Молодые лихие колдуны умеют и нам задурить голову, этого у них не отнять! Вот только природу не обманешь, а они это сознают слишком поздно, когда не то что лесной деве, но и местной перезрелой барышне скучно глядеть в их сторону.

Она села на постели и отрешенно уставилась в стену.

— А что Бураков возомнил, будто приручил меня настолько, что я закрою глаза на его выходки против моей вотчины, — так это его личная беда… Я много раз его предупреждала, что эту землю нельзя трогать, что она полита невинной кровью, пропитана черной аурой и населена неупокоенными, бродячими душами. По-хорошему предупреждала, а он попросту наплевал! Что же нам остается? Мы не в ответе за людские заблуждения и гордыню, Рикко, разве я не права! Им даже не понять, что во время обращения мы орем от боли, а не красуемся и не грозимся, — так что еще с них взять?

— Ладно, прости, больше не стану расспрашивать, — сказал Рикхард и бережно поцеловал ее в лоб. — Давай отправимся куда ты хочешь, благо лес всегда примет своих заблудившихся детей.

Силви поднялась, смыла остатки сурьмы и пудры, достала из сундука старое льняное платье с бахромой, которое носила еще в родном лесу. Там же лежал амулет, запечатанный северной смолой. Быстро сменив роскошный пеньюар на свой привычный наряд, девушка взяла Рикхарда за руку, прикрыла глаза и через мгновение ощутила под босыми ногами сухую теплую траву.

Молодые лесовики брели по ней и смотрели на ночную чащу так, словно вновь родились и целый мир простирался перед ними, огромный, прозрачный и приветливый. Земля посылала им свое тепло ровными безмятежными потоками, как терпеливый родитель, желающий подольше оградить дитя от страхов и невзгод. Они чувствовали колебание каждой былинки и ростка, слышали стрекот букашек и гул ветра, наблюдали, как мирно спят в своих убежищах дневные звери и птицы, как рыскают в поисках пищи ночные хищники.

Рикхард посмотрел на девушку, которая уже совершенно не походила на знатную даму. Ее волосы напоминали густую листву в разгар золотой осени, щеки зарумянились как спелый плод, желтые глаза смотрели прямо и безмятежно. Не сговариваясь, понимая друг друга сквозь взгляд, дыхание и тепло тела, они сбросили одежду и перекинулись — Рикхард чуть помедлил, желая полюбоваться преображением Силви. Как и он, девушка научилась преодолевать боль, но глухие надтреснутые стоны порой вырывались из губ, перетекая в крик совы. Белая пелена обволакивала ее тело подобно шелковому одеянию и превращалась в мягкий пух, руки обрастали перьями, в которых по-прежнему скрывались острые когти. Круглые глаза светились в полумраке чащи, черный клюв угрожающе щелкал. Сова раскинула крылья во всю ширь, так что ветки деревьев задрожали, всколыхнулась вода в озерце.

Тут обратился и сам Рикхард. Дождавшись, пока стихнет боль и жар, а в тело вернется чувство равновесия, он переглянулся с подругой и они затеяли любимую игру. Сова полетела вперед, то бесшумно паря меж деревьев, то рассекая воздух крыльями и взмывая ввысь. Рысь гналась за ней и временами подпрыгивала, норовя ухватить за перья. Порой птица опускалась так низко, что зверь почти достигал цели. Но еще один обманный маневр — и вот уже ночная исполинка снова гордо летела наравне с верхушками сосен.

Порядком загоняв друга, Силви наконец поддалась, а может быть, и сама успела утомиться. Так или иначе, при очередном взмахе его лапы она спикировала вниз и угодила в звериные объятия. Он обвил ее так, что она не могла расправить крылья и доверчиво уткнулась в его мягкую шерсть. Тогда рысь принялась вылизывать ее перышки, словно умывала котенка, а сова прикрывала глаза от удовольствия.

Так же, сплетаясь в объятиях, они вернулись в прежний вид и прижались горячими нагими телами. Лесная кровь грела и пьянила, играла в молодой плоти под плеск озерной воды, при лунном свете, на терпком летнем воздухе. Жадно целовались, ласкались и дразнились, обмениваясь игривыми укусами и до крови вцепляясь когтями, когда желание уже становилось нестерпимым. Вечно испытывали друг друга на прочность и бросали вызов, каждый напоминал, что вот так — не будет ни с одним обольстительным колдуном, ни с одной молодой ведьмой и ни с одним простым человеком, любящим плотские утехи. Разумеется, иногда они давали себе волю с людьми, но только если были голодны, потому что любовное удовольствие при столь неравных силах быстро гасло. Искренность в страсти была для них поистине царским даром от прародителей, и такие моменты, пожалуй, стоили всех остальных тягот.