Отмщение - Иван Шевырёв

– хлипкая, если сукины дети захотят, то вышибут. – перебил ее Александр Романович, – А! Вот еще что! Как приведете их, так сразу изнутри закройтесь на ключ.

– Вы при детях, Александр…

– Я говорю: в класс их эвакуировать, а вы дети, дети!.. Какая теперь уже разница, быстрее уводите их, пока есть время. – вновь он перебил математичку.

– Да что случилось?! Почему все молчат?! Почему нет сигнализации?

– Стрельнули вахтершу, некому на кнопку нажать. Все, я… – Александр Романович приготовился выбегать из кабинета.

– А что случилось?! – рявкнула Екатерина Владиславовна.

– Да с оружием двое бегают, стреляют во все, что видят! Они в актовом сейчас. Так, быстрее ведите детей наверх, пока стрелки снизу, не до разговоров сейчас! Быстрее! Ну-же! – Александр Романович был строг, но нотка страха отчетливо проскакивала в его взгляде; он опрометью выбежал в коридор и поскакал в следующий кабинет.

Я сидел в шоке. Я не мог осознать, что прямо сейчас это происходит, что прямо сейчас кто-то ходит с оружием и обстреливает нашу школу. Что эти кто-то сейчас в актовом зале. А в актовом зале, помимо них, как раз одиннадцатый класс должен репетировать вальс. Я не мог пошевелиться, даже дышать было сложно. У меня все сжалось внутри от той мысли, что Неля там, снизу. «Не могут же ее подстрелить, не могут?» – спрашивал я сам себя, дико волнуясь.

Дальше я помню все смутно, я помню, как математичка закрыла руками лицо, как после она подняла нас всех и приказала выходить по очереди в коридор. Кто-то тут же достал телефон и принялся снимать все происходящее, кто-то шутил, кто-то молчал, у кого-то на лице была гримаса страха. Каждый из нас по-своему воспринимал происходящее, но, наверное, одно нас объединяло: мы все были обескуражены, никто не мог всерьез принять тот факт, что прямо сейчас мы, может быть, живем последний день, час. Я помню, как я встал возле Никиты и Саввы, как мы семенили в толпе, как постепенно вышли в коридор. Все это время я не прекращал думать о Неле. Мне важно было знать наверняка, что она жива.

Тем временем в коридоре столпились еще два класса. Их тоже отводили в кабинеты с более громоздкими дверьми, нежели в тех, в которых они сидели. Помню, что возле нас стоял восьмой класс, что кто-то из подростков вел прямую трансляцию и знатно посмеивался с ситуации. А мне было не до смеха, я продолжал думать. И в одну секунду, когда конвой из нашего класса уже пошел в сторону лестницы, мне пришла мысль. У меня было два пути: смиренно пойти вслед за всеми в наш кабинет и сидеть, ждать помощи, а то и смерти, или же поддаться риску, перебороть страх внутри себя и побежать вниз, в актовый зал. Я задумчиво шел за толпой. В этот миг решалась моя судьба. Мне было страшно отбиваться от всех, страшно бежать вниз, но при этом я понимал, что никогда себя не прощу, если с Нелей что-то случится. Тогда я вздохнул, стиснул зубы и решил, что побегу в актовый зал. Мне было страшно, но я давал себе отчет, что я обязан это сделать. Я аккуратно похлопал по спинам Никиту и Савву, что шли спереди меня; те развернулись. Я по очереди взглянул каждому в глаза, словно прощался, а затем сказал: «Простите меня за все. Я постараюсь вернуться. Пусть у вас все будет хорошо» – и побежал так, как только могу. Я услышал позади себя возгласы, адресованные мне, особенно помню, как Савва протянул: «Ты ку-у-у-у-да-а-а?!». Мне так хотелось остановиться, вернуться к друзьям, одноклассникам. Я не хотел идти в неизведанность, не хотел заходить в темный угол и вслепую искать для себя рубильник света. Но я обязан был увидеть Нелю. Я считал это своим незаменимым долгом. Я помню, как оказавшись на лестнице, я чуть ли не спрыгнул с нее, как бежал по коридору. В этот момент отсутствовал словно всякий звук, я слышал лишь себя, свое сердцебиение. Я бежал, бежал, повторяя себе: «Еще немного, немного осталось». Я был на первом этаже. Я пронесся вдоль главного школьного входа; в глаза мне бросилось, что какая-то блеклая фигура лежит на полу у столика охранника, но я слабо разглядел, мне было не до этого. «Поворот, остался поворот, и я почти на месте!» – твердил я самому себе. И тут я, завернув за угол, неожиданно увидел два черных пятна, две сущности, что снятся теперь мне в кошмарах. Они шли со стороны актового зала. Мой взгляд проскользил по ним. Эти фигуры были в черных одеяниях, у обоих чем-то прикрыты рты, у обоих висели сумки на правом плече, очевидно с патронами и взрывчаткой, оба носили кожаные перчатки без пальцев. Один был выше другого. Я не успел разглядеть того, кто был ниже, зато, дабы узнать высокого, мне хватило доли секунды; его я распознал по болотистым глазам, которые будто бы выражали увековеченную усталость и по светлым волосам, собранным в хвостик. Дима. Это был Дима. Чертов Дима! Рот и шея его были обмотаны какой-то черной тканью. На груди висело подобие бронежилета, на нем красным баллончиком было написано «Отмщение». На Диме было то ли пальто, то ли плащ. Оно, признаюсь особенно устрашало, ведь в нем фигура Димы будто бы удлинялась. На темных потертых штанах его я запомнил наколенники, самые обычные. В качестве ботинок у него, конечно же, были берцы, те самые, которые он всегда носил. Берцы… обувь зла. В руках Дима держал обрез, уже наставленный на меня. Это устрашающая картина. Я бы никому никогда не пожелал бы увидеть длинного человека во всем черном, что наставляет на тебя оружие. Мне передавило дыхание.

Я от неожиданности как-то нелепо попятился назад, после попытался развернуться, дабы убежать, но упал. Они возвышались надо мной, два темных силуэта, оголяя свое превосходство, показывая всю силу. В тот миг я смог разглядеть и второго. Саша Гамбаров. Мой одноклассник. По одеянию он был почти идентичен Диме, плаща на нем, правда, не было, а рот закрывала обычная черная маска, которые тогда носил каждый третий из-за Covid-19. Мой одноклассник с презрением и ненавистью смотрел мне в самые глаза. Он твердо, не мешкая, без какого-либо волнения, направил оружие в мою сторону. И этот миг, это мгновение… Сложно описать состояние. Ты понимаешь, что твой личный сериал сейчас кончится, ты закроешь глаза и больше никогда не проснешься. И твоя голова отчего-то опустошена, ты не боишься, не страдаешь, ты словно