Скрипка Льва - Хелена Аттли

не реже одного раза в год и работал напрямую с самыми крупными торговцами скрипками в городе. А пока Козио робко заигрывал с британским рынком, переводя свой каталог на английский, Таризио уже стал завсегдатаем лондонских гостиных. Козио унаследовал богатство, а вот Таризио именно скрипки сделали богатым, и все же он, несмотря на приобретенное богатство, продолжал жить в Милане весьма скромно. Его соседи в течение нескольких дней после его смерти, случившейся в 1854 году, даже не обеспокоились его отсутствием. Говорят, им пришлось сломать дверь, чтобы попасть в его комнату в доходном доме, где он жил, и там они нашли его лежащим на кровати с двумя скрипками, прижатыми к груди. Матрас под ним был набит банкнотами и золотыми монетами на сумму, эквивалентную сегодня миллиону фунтов стерлингов.

Все это случилось в Милане, и все же первым дилером, узнавшим о смерти Таризио, был Вийом. Он знал, что торговцы по всей Италии и Франции отчаянно пытаются заполучить коллекцию Таризио, поэтому он не терял времени даром. В течение часа он выгреб все наличные, которые смог найти, и вскочил в поезд, идущий из Парижа в Новару в Ломбардии. Оттуда он направился прямо в маленькую деревню, где родился Таризио и где по-прежнему жила его сестра с семьей. Когда он прибыл на ферму, она показала ему шесть скрипок, хранившихся в старом сундуке. Среди них был легендарный «Мессия», и эта скрипка, действительно, была столь же прекрасна, как рассказывал ему Таризио, да и все, кому удалось её послушать. На следующее утро Вийом упаковал эти сокровища и отправился в Милан с двумя племянниками Таризио. В унылой комнате, где жил и умер Таризио, они обнаружили груды скрипок, альтов и виолончелей. Вийом не колебался. Он вытряхнул содержимое бумажника на старую кровать Таризио и пересчитал свои деньги. Он привез с собой сумму, эквивалентную 200 000 фунтов стерлингов. «Это все мои деньги», - сказал он, подталкивая пачку денег и стопку монет через одеяла к двум мальчикам.

Вийом вернулся в Париж не только с «Мессией» и пятью другими инструментами, хранившимися на ферме, но и со всеми теми, которые он обнаружил в комнате Таризио в Милане. Всего их было 150, а двадцать четыре были изготовлены самим Страдивари[58]. Вернувшись в Париж, Вийом принялся приспосабливать их для концертных выступлений, не пощадив даже «Мессию». Он удлинил его гриф, снабдил новыми штифтами и пружиной, и добавил резной подгрифок с изображением Рождества - остроумная отсылка к названию, под которым он был известен[59].

На протяжении многих лет Вийом продавал скрипки Таризио одну за другой с огромной прибылью, но только не «Мессию». История того, как он обнаружил ее в мрачном фермерском доме, превратилась в легенду, так что теперь это была самая известная скрипка в мире. Он мог продать её за любую цену, которую бы назвал, и все же он не смог расстаться с ней. Он хранил его в стеклянном шкафу  в своем доме на улице Демур-о-Терн, где, возможно, пытался копировать её раз за разом[60]. После смерти Вийома в 1875 году «Мессия» перешел к его зятю, Дельфину Алару, от которого пошло это имя и благодаря которому слава инструмента стала всеевропейской. Следующий поворот в судьбе инструмента произошел в 1890 году, когда он был куплен Альфредом Хиллом в Лондоне. Хилл смог собрать необходимые ему 2000 фунтов, только заключив соглашение с богатым шотландцем по имени Роберт Кроуфорд, который купил инструмент от его имени, пообещав вернуть его Хиллу за справедливую цену[61]. К тому времени, когда в 1904 году скрипка была включена в коллекцию Хилла, на ней удалось поиграть всего лишь нескольким музыкантам, и лак на корпусе был все еще таким же свежим, каким был, когда Страдивари повесил её сушиться.

«Мессия» выглядел таким новым, что казалось, будто Страдивари опять творит в Кремоне, и все же в этом городе к моменту смерти Таризио искусство лютерии было почти полностью забыто. Нижняя часть узких улочек Изолы исчезла, а в 1869 году Сан-Доменико, массивная церковь с гробницей Страдивари, была снесена, а окружающая ее площадь была превращена в сквер и переименована в площадь Рима (Piazza Roma). Никто не озаботился сохранением останков Страдивари, и к тому времени, когда в 1870-х годах прибыл некто Хью Хавейс, все в городе, казалось, совсем забыли о великом мастере. Хавейс был лондонским священником, скрипачом и писателем, и он приехал в Кремону, совершая своего рода паломничество, как и я сама. Описывая этот визит в своей книге, он объясняет его решением «пойти и посмотреть, где великий Страдивари прожил девяносто три года, где он любил и трудился с такой настойчивостью и столь искусно, что в течение 180 лет вряд ли нашлась хотя бы одна столица в цивилизованном мире, где не воздавали бы должное его величию». Но, увы, только не в самой Кремоне, и когда Хавейс прибыл на железнодорожную станцию и попросил отвезти его в casa - или дом - Страдивари, таксист ответил: «Какая ещё casa? И мне не известно такое имя»[62].

Единственный, кто в Кремоне ещё помнил о Страдивари, был местный поверенный. Хавейс был настолько разочарован, что в конце концов устроил очень неанглийскую демонстрацию, остановив свою карету на площади Рима и во весь голос вопрошая прохожих, знает ли кто-нибудь из них, где жил Страдивари. Некоторые даже останавливались, но только для того, чтобы сказать нечто вроде:

«Я думаю, что это тот человек, что здесь делал скрипки, но он уже умер».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СТАРЫЕ ИТАЛЬЯНЦЫ

Скрипка в современную эпоху

Мне всегда нравились старые итальянцы. Эта фраза означает только одно: когда я была моложе, мне нравились пожилые люди, которых я наблюдала прогуливающимися по улицам итальянских городов, подпирающими барную стойку с кофе-эспрессо в одной руке и газетой в другой или покупающими персики на рынке. По сравнению со старыми людьми, которые меня окружали дома, эти были подобны райским птицам. Они повязывали красные шарфы на шею, носили брюки, яркие, как полудрагоценные камни, и отвечали на мой пристальный взгляд ответным, который, казалось, не придавал значения пятидесяти годам разницы в наших возрастах. Я никогда не отвечала ни на одно из этих невысказанных предложений, но какое-то время встречалась с «пожилым» мужчиной. По крайней мере, мне он казался старым, пожалуй лет за тридцать.