Научите меня любить - Вера Колочкова

– Ой, я не знаю… А когда?

– Через две недели.

– А подумать можно? Я просто еще… Я не решила…

– Не решила что? Будешь тут работать или нет?

– Ну, в общем, да… Чего-то меня сомнения замучили, Алена Алексеевна. Вдруг я не справлюсь, а вы на мою учебу деньги потратите…

– Ладно, думай. Только не долго, хорошо?

– Хорошо. Спасибо вам.

– Да пока не за что…

– А можно мне… можно мне с Алешей Вяткиным поговорить? Просто так, побеседовать?

– Не можно, а нужно! Чего ты у меня разрешения спрашиваешь? Ты ж психолог, это твоя прямая обязанность – с детьми беседовать, занятия проводить. Просто я думала, тебе время нужно, чтобы освоиться как-то, в общий фон войти.

– Да, я поняла. Время мне действительно нужно. Я постараюсь.

– Давай, старайся. Да, вот еще что… Маме передай, что я тебя на полную ставку оформила. И со всеми надбавками. Я просто забыла в нашу первую встречу все это оговорить…

Катя почувствовала, как волна неловкости накрыла ее с головой, плеснула румянцем на щеки. Опустив глаза в стол, она лишь пролепетала виновато:

– Спасибо… Я… я передам…

– Ну, вот и хорошо. Ладно, не вешай нос, Екатерина! И не красней так, а то мне и самой неловко стало. Зарплату оговорить – вообще святое дело. Чего ты?

– Да я не потому…

– А, поняла… Тебе неловко оттого, что мне твоя мама звонила? Да брось… Дело обычное, можно сказать, житейское. Ну все, не буду тебе мешать…

Встав со стула, Алена Алексеевна едва заметно и очень грациозно повела бедрами, оправляя юбку, зацокала каблуками к двери, на ходу успев мельком взглянуть на себя в зеркало. Катя с тоской посмотрела ей вслед – вот женщина! Легкая, умная, деловая, в себе уверенная. Будто не в детдоме работает, а в парфюмерном бизнесе. Интересно, как это ей удается? А может, от уверенности в себе и удается? Наверняка ж нет у нее за спиной ни властной мамы, ни хвоста испуганных комплексов? Везет же…

Вздохнув, она встала со стула, двинула бедрами, поневоле копируя легкий жест Алены Алексеевны. И рассмеялась, глумясь над собой. Нет, и стараться нечего – никогда у нее так не получится. Легкого природного экстерьера не хватает. Подойдя к окну, она привычным жестом дернула на себя створку, и тут же детские голоса влетели в пространство кабинета, один из которых – она узнала – был точно Любкин. Да, действительно, вон она, носится по детской площадке… И вся младшая группа там. Только воспитательница сегодня другая – молоденькая, незнакомая. Надо пойти поздороваться…

Любка, узнав ее издали, понеслась навстречу со всех ног, запрыгала, весело тараторя:

– Смотри, смотри, какую мне куртку дали! Смотри, какая баская! И у Надьки такая же!

Мамка бы щас нас увидала – глаза бы вылупила! А тут еще и кармашки есть, смотри! Нравится?

– Очень нравится, Любочка. Тебе идет. И к глазам подходит.

– Ты чё – к глазам! Тоже – сказала! Кто это на глаза куртки напяливает?

– Ну, это так взрослые говорят – к глазам подходит… – вступила в объяснения Катя. – Курточка голубая и глаза у тебя тоже голубые…

– А… Ну тогда ладно. А ты с нами погуляешь?

– С удовольствием. А во что вы играете?

– Да не играем, а просто бесимся! Это у нас мамка так говорила, когда трезвая была, – идите на улку, там и беситесь.

– Понятно… А почему Алеша с вами не играет? То есть… не бесится?

– А, да ну его… Смурёный он какой-то. Ну, я побежала…

Алеша Вяткин действительно выглядел «смурёным», сидел на низенькой детской скамеечке согнувшись, будто рассматривал что-то у себя под ногами. Катя подошла, села рядом, дотронулась до его плеча:

– Ты почему не играешь, Алеш?

Он поднял глаза, и снова у нее все сжалось внутри от холода. Даже отодвинуться захотелось. Очень уж странный был у ребенка взгляд. Пустой, смиренный. Взгляд человека, измученного давней болью. Такой давней, что ее не замечаешь. Есть и есть она, привычной стала. Родной.

– У тебя болит что-то, да? – снова склонилась она к нему, пытаясь преодолеть внутренний холод.

– Нет. Ничего не болит. Просто они со мной не дружат, – пояснил он тихо и довольно обыденно, мотнув подбородком в сторону резвящихся на площадке девчонок.

– Почему?

– Не знаю… Наверное, потому, что я плохой.

– А разве ты плохой?

– Конечно, плохой. Я на папу похож.

– Что?! А… А почему, если… если на папу похож…

Что и говорить – не нашла она правильных слов для правильного вопроса. Наверное, настоящий детский психолог обязательно бы нашел, а она – нет. Сидела открыв рот, смотрела на мальчишку так удивленно, что он сам решил прийти ей на помощь с объяснениями.

– Понимаете, я очень, очень на папу похож. Мама говорила – вылитый. А папа маму бросил. Папа – плохой. Значит, и я плохой.

Он моргнул, коротко пожал худенькими плечиками, даже чуть улыбнулся краешками губ – вроде того, что тут может быть непонятного?

Катя лишь вдохнула и выдохнула с трудом, лихорадочно подыскивая правильные слова для продолжения этого странного диалога. Но не успела – молоденькая воспитательница, захлопав в ладоши, вдруг возопила истошно и радостно:

– Все, ребятки, прогулка окончена! Идем обедать, ребятки! О-бе-дать! Все за мной! Идем!

– Постой, Алеша! – придержала Катя за рукав куртки послушно вставшего со скамейки мальчика. – Постой… Давай мы как-нибудь вдвоем погуляем, хорошо? И поговорим… Мне так хочется с тобой поговорить, Алеша! О чем-нибудь интересном! Или поиграть… Ты будешь со мной играть?

Наверное, слишком уж эмоционально она все это проговорила. Горячо и быстро, почти на одном дыхании. И со стороны смешно, наверное. Мальчишка лишь коротко кивнул. Катя подняла брови – господи, а глаза-то у него голубые! Прорвалась-таки маленькая эмоция удивления через пустоту холода, растопила на секунду черные льдинки, и то хлеб! И пусть воспитательница сколько угодно сейчас на нее пялится, пусть даже пальцем у виска покрутит. Пусть! Зато глаза-то у мальчишки голубые, оказывается!

– А со мной? Со мной поиграешь? – дернула ее за полу пиджака подбежавшая Любка.

– Конечно, Любочка. И с тобой поиграем. Обязательно! – легко подтолкнула она ее в спину. – Иди, Любочка, иди, обедать пора… Слышишь, воспитательница зовет?

Ей показалось, что обратно в свой кабинет она не шла, а летела. И сама этому полету удивлялась – эка радость, глаза у мальчишки разглядела! И что с того? Подумаешь, большая психологическая удача! Хотя и не в радости тут было дело, и не в удаче, а в чем-то другом. Спроси ее – и не скажет в чем. Но уж во всяком случае, к рабочей функции эту радость отнести точно нельзя было. Ее же в отчет не запишешь…

Сунув ключ в замочную скважину, она попыталась войти в кабинет, но не успела – из-за двери ее действия опередил недовольный женский голос: