Найти шпиона - Данил Корецкий

И все-таки «Лакросс» не подвел. Внизу было совершенно сухо, даже запахов каких-то особенных не присутствовало. Не теплосеть, не канализация, не многоцелевой коллектор. Это был технологический колодец линий связи. Внизу змеились разноцветные кабели, прикованные к стенам стальными скобами. Семь толстых, припудренных пылью кишок, выходящих из тьмы и пропадающих во тьме. На стене – отчетливая, нанесенная через трафарет черная надпись: «Высокое напряжение! Опасно для жизни!» Она должна отпугивать незваных гостей, компенсируя отсутствие надежных замков и бдительной охраны.

– А как же, – проговорил Мачо.

Он зажал фонарик в зубах, спустился вниз, снял рюкзак, расстегнул и повесил на одну из скоб. Через минуту в руках у него оказалась невзрачная пластиковая коробочка-счетчик электромагнитного излучения с квадратным дисплеем. Мачо еще раз осмотрел все кабели и выделил главные: два – в свинцовой оплетке. Но все же проверил: поднес счетчик ко всем по очереди.

На шестом окошко в коробочке тревожно мигнуло красным светом. Вот он, правительственный канал высшей степени защиты! Мачо переключил тумблер в другой режим и проверил частоту. Точно, правительственный канал, центральный кабель, южный конец где-то у губернатора Тиходонска да у командующего СКВО, а северный ведет прямо в Кремль или в правительство…

Поразительно! Как называется эта их старая телепередача, которую вел русский академик? «Невозможное – возможно»? Вот-вот. Это очень по-русски. Ужасная красота, свирепая доброта. Невозможное возможное. Линия правительственной связи, объект высшей категории секретности, которую безуспешно пытаются взломать через спутники космической разведки, оказывается, просто валяется под ногами в чистом поле, в незапертом бетонном люке… Какой-то фарс получается! Вроде вышел на поединок, и вдруг обнаруживаешь, что у соперника камзол из цветной бумаги, а вместо шпаги – деревянная палочка, обернутая фольгой…

Но рассуждения о таинствах русской души в сторону: дело есть дело!

Мачо достал из рюкзака невероятно тяжелые батоны колбасы – те самые, которые недавно получил от «слепого агента» американской разведки, в обмен на настоящую «Языковую».

Он сделал ножом длинный продольный разрез и разломал батон надвое. Потом проделал то же самое со вторым батоном. В середине каждого таилась запаянная в полиэтилен полукруглая желобообразная накладка, похожая на половинку толстенной, распиленной вдоль трубы. Каждая весила четыре килограмма, имела тридцать сантиметров в длину, восемь в ширину и пять в толщину. Внутри накладки были нашпигованы сложнейшими радиотехническими микросхемами.

Это был так называемый «патефон» Кольбана: очередное изобретение, способное считывать информацию с любых линий связи и передавать ее через спутник с минимальными искажениями. В Лэнгли будут получать аккурат те же данные, что передают из Кремля, только с полуторасекундной задержкой. Ну еще плюс несколько секунд на дешифровку…

Мачо освободил накладки от полиэтилена и наложил на шестой кабель – одну наверх, другую вниз. Набросил два хомутика, которые скрепили половинки между собой, зажал четыре нехитрых винта. С помощью все той же пластиковой коробочки проверил электронный контакт. Сигнал есть, значит, спутник уже поймал его и отправил дальше… Ага, а вот сейчас оператор в Лэнгли, который вторые сутки дежурит на приемной станции, передает по внутренней связи: «Сэр, „патефон“ заработал»…

Мачо достал из заднего кармана джинсов носовой платок и вытер лоб. Все, кажется?

Все.

Он собрал ошметки колбасы в пакет, закинул в рюкзак, посветил под ноги, чтобы ничего не забыть. Теперь точно все. Все. Хоть это и кажется невероятным.

Он бесшумно выбрался наверх, сложил «зонтик», который снова принял вид обычной авторучки.

Сумерки сгустились. Филин сидел на прежнем месте, с любопытством смотрел на него, открывая и закрывая клюв.

– А, ты все еще здесь?… На, жри.

Мачо бросал ему раскрошенную колбасу, сидя на краю люка. В небе горели ясные, как дуга электросварки, звезды. Где-то там, на орбите, ориентируя по Солнцу свое неуклюжее металлическое тело, плыл «Лакросс», вытягивая, как пылесос, секретную информацию из шестого кабеля.

– Жри, сволочь. Нажирайся, – приговаривал Мачо. – Ворон ворону глаз не выклюет, ведь верно?

Да, кстати, – та передача называлась все-таки по-другому. Он вспомнил: «Очевидное-невероятное». Но тоже два несовместимых понятия, так что сути это не меняет. Ох уж эти русские, как говорил… уже не помню кто. Тоже, наверное, какой-то классик. Но классик явно не русский.

Глава 4

«Дичковская тройка»

– Вот его избушка, сто процентов даю, – Катранов показал рукой, на миг оторвав крепкую ладонь от шершавой кожи руля. – Мигун всегда любил выпендриться. Он весь в этом доме: привычки, характер, натура… Как будто его портрет нарисован на фасаде, не ошибешься!

Коттедж, про который он говорил, был заметен издалека – чистенький, белый, под сиреневой черепицей, он стоял на пригорке, возвышаясь над элитным поселком и как бы по-хозяйски приглядывая за ним. Он резко выделялся среди силикатных параллелепипедов размером с «хрущевскую» пятиэтажку и кичливых «дворцов» с башнями и шпилями, как выделяется щеголеватый английский аристократ на вечеринке заполонивших Лондон русских нуворишей, «поднявшихся» на хищениях, взятках, торговле наркотиками, металлом и сырьем. Простота, изящество, вкус – никаких золотых цепей, перстней, часов стоимостью с яхту, огромных бриллиантов и меховых палантинов.

Коттедж выглядел очень скромно – никаких излишеств, никакого каррарского мрамора, мозаичных витражей во всю стену, расписанных целыми картинами заборов. Могло показаться, что здесь обитает какое-нибудь шестнадцатое поколение благополучных, состоятельных людей, которым не надо ничего доказывать окружающим, не надо демонстрировать варварский восторг – мол, не в коммуналках ютимся, не лаптем щи хлебаем!

И вместе с тем, скромность и простота дома были обманчивыми, даже Ирон, вздохнув, сказала:

– Знаешь сколько такая штукатурка стоит? Мне Верка Дашковская рассказывала… Дешевле гранитом отделать!

Катранов усмехнулся.

– Я ж и говорю: в этом весь Мигун!

Ирон махнула рукой.

– Да брось ты! Какой там Мигун? Он мелко плавал. Это все Светка придумала… Она умная баба и ушлая… Ты знаешь, что она бутик на Тверской держит? Вот то-то! Это ее портрет на стене нарисован!

– Чего ты на нее взъелась? Я сколько раз говорил: давай загородный дом выстроим! И участок хороший выделят, и с материалами помогут, и рабочей силой обеспечат. Чего ж не захотела?

– А того, что я этих прелестей не понимаю! – отрезала Ирон. – Деревня и есть деревня. Ну дом – и что? Чего все так ринулись в эти пригороды? Подумаешь! Сельским хозяйством заниматься, что ли? Капусту растить, кабачки, картошку?…

– Угомонись, приехали. Смотри, какая крепость!

Катранов свернул к роль-воротам в высоком глухом заборе, пытаясь разглядеть, нет ли там какого звонка или переговорного устройства. Потом оценил все уже вблизи и кратко прокомментировал:

– Ну ни хрена себе! Прямо княжеский замок на горе!

– Может, тебе и «ни хрена», а лично я ни за что не променяла бы нашу квартиру на вот это!

– А тебе что, предлагают? – ядовито спросил Игорь Васильевич.

Ответить Ирон не успела: ворота с приятным шелестом поднялись, и Катран направил свою «Вольво» по мощеной дорожке к дому. Вблизи было видно, что «английский аристократ» не вполне безупречен: все-таки Мигунов не был ни отпрыском старинного московского рода, ни наследником фамильных состояний. Поэтому кое-где холодноватый стиль почти аскетичного рационализма давал сбой – в громадной террасе, похожей на девятый вал из застывшего камня, в тяжелых дубовых дверях и столе, в просторном бассейне с противотоком, в альпийской горке… Да и сиреневая крыша – скорее все-таки милая, чем вульгарная, – казалась радостным мальчишеским воплем, хвастливо обращенным в небеса.

На крыльце под навесом их ожидал Мигунов, облаченный в широкие, «шароварами», джинсы и легкий пуловер, сигарета в зубах, улыбка до ушей. В руках он держал свой КПК[11]. Ткнул стилусом в экран, и ворота за спиной опустились.

– С прибытием! – Мигунов лихо спрыгнул с крыльца, перелетев через пять довольно высоких ступенек, устойчиво приземлился, одновременно мгновенным движением сунул прибор в карман. – Рад видеть друзей в своем скромном доме!

Странно, но при этом он не выглядел ни молодящимся, ни молодцеватым, словно какой-нибудь седовласый плейбой-геморройщик, а именно молодым – душой, разумом, телом. Молодым, открытым, доброжелательным. И чудовищно обаятельным. Вмиг вся неловкость, глухое раздражение, которого не могло не вызвать у гостей это несомненное благополучие, это ощущение явного чужого счастья, – все сразу ушло, растворилось, не оставив ни одной черной мысли.