Книга несчастных случаев - Чак Вендиг

– Мне уже восемнадцать, – рассмеялся Джейк. – Получил аттестат и послал учебу к такой-то матери. Школа для меня закончилась.

– Круто!

– Круто, если ты ничего не имеешь против того, что никто не хочет брать тебя на работу, поскольку работы нет.

– О.

– Как я уже сказал, таков наш мир. Лажа!.. Ладно, забей мой номер в свой телефон.

– Хорошо, сейчас. – Оливер достал из кармана телефон и…

Экран глючил. Точки и краски расплывались.

Ну конечно, ведь он только что искупал его.

– Черт! – пробормотал Оливер. – Нет, нет, нет, ну же! – Сначала велик, теперь телефон? Он труп. Дважды труп. Оливер постучал по экрану пальцем, но стало только хуже, словно зависла древняя компьютерная игра.

– Так, дай-ка мне. – Забрав телефон у Оливера, Джейк нажал кнопки сбоку, верхнюю, нижнюю, затем обе сразу – и через пять секунд экран полностью погас.

– Эй…

– Погоди, не торопись. – Джейк снова включил телефон, и…

Победа! Телефон опять заработал как новый.

– Как ты это сделал?

– Иногда, если что-то действительно сломалось, нужна полная перезагрузка. Сброс или как там. Отключить все на хрен, чтобы вернуть к жизни.

Оливер облегченно вздохнул. Этот день был подобен катанию на скоростных горках.

– Спасибо.

– Когда вернешься домой, не клади телефон в рисовую крупу, как советуют. Это полная ерунда. Возьми поглотитель влаги – такие используются, например, когда нужно просушить сырой погреб. Положи поглотитель влаги и телефон в полиэтиленовый пакет и оставь на сутки. Станет как новый.

– Спасибо. – Оливер улыбнулся. – Я рад, что познакомился с тобой.

Какой большой загадкой был его новый знакомый!

Он был вопросительным знаком, а не точкой.

Это же круто?

– И я тоже рад, Олли, что познакомился с тобой. – Улыбнувшись, Джейк забил в телефон Оливера свой номер. – Думаю, мы с тобой станем хорошими друзьями. Может быть, даже лучшими друзьями, как знать… А теперь давай оттащим твой велик домой.

19. Ступор

– Это все потому, что ты не работаешь, – сказала Труди Брин. Они сидели во внутреннем дворике «Акварелей», небольшого вегетарианского заведения, – его предложила Брин. (Мэдди знала, что вегетарианство является этическим выбором современного мира. Она также знала, какой замечательный вкус у гамбургера. Эта война в ней не прекращалась ни на минуту.) Труди – Гертруда для всех, кто не был знаком с ней близко, – заведовала художественной галереей в получасе езды к югу отсюда, прямо на реке Делавэр, в Нью-Хоуп. – Вот в чем твоя беда.

– Я работаю, – возразила Мэдди.

– Мм-гмм. – Подавшись вперед, Труди воззрилась на нее сквозь гротескно большие очки. Ее губы вытянулись в прямую линию, образовав сверху и снизу резкие морщинки, как на подложке капкейка – красноречивые признаки бывшего курильщика. Своим хриплым голосом она также была обязана исключительно этой прежней привычке. – Мэдди, ты сама только что сказала мне, что ни над чем не работала с тех самых пор, как вы переехали.

«После совы…»

– И также сказала, что была занята обустройством мастерской. Чтобы работать, мне нужно место, где работать. – Мэдди рассмеялась, пусть и невесело. – В этом весь смысл моего переезда сюда.

– Я полагала, ты хотела вытащить сына и мужа из города.

– Ну…

– Может, тут дело не в тебе. Может, и никогда не было в тебе.

– Труди! – предостерегающим тоном произнесла Мэдди.

– Твои произведения правда твои?

При этих словах Мэдди поежилась. Не смогла удержаться. Мысленно она услышала – и почувствовала – над головой шум крыльев.

Тревога тяжелой гирей провалилась ей в желудок. Теперь Мэдди гадала: правильно ли они сделали, что переехали? Нейт вел себя странно. Вставал среди ночи и смотрел в окно. Не далее как сегодня утром Мэдди увидела, что он вытащил ящик с оружием – к счастью, тот был закрыт и заперт. Мэдди спросила у мужа, в чем дело, и тот ответил, мол, ничего страшного, пустяки. Однако сегодня утром его босые ноги были грязными. И после того как Нейт уехал на работу, а Оливер отправился в школу, Мэдди обнаружила внизу следы грязных ног.

Ну а Оливер…

Он стал более скрытным с тех пор, как они переехали. Мэдди убеждала себя в том, что это нормально: мальчик привыкал к новой школе и новому распорядку, к тому же он сейчас в том самом возрасте дичайших эмоциональных качелей: сегодня хочется лечь и умереть, завтра шило в заднице… и все-таки тревожно. Олли всегда был общительным с родителями и не чурался ласки – никогда не сопротивлялся, когда его обнимали, и сам просил об этом, если нужно. Но сейчас словно захлопнулась какая-то невидимая дверь, отделившая их. Можно по-прежнему разговаривать через щели и замочную скважину, но это уже совсем не то.

– Ладно, не бери в голову, – вдруг сказала Труди. – Тебе нужно работать – вот в чем проблема.

– Знаю, и я буду работать.

– Точно?

– Буду! Буду!

– Вот почему ты предложила мне пообедать вместе.

– И почему же?

Уронив подбородок, Труди сдвинула свои здоровенные очки на самый кончик носа-клюва, чтобы смотреть поверх них.

– Мэдс, я для художников как заклинательница. Ты прекрасно это знаешь. Я – духовный проводник и нужна, чтобы разблокировать тебя. Дать психоартистическое слабительное. Что бы это ни было, тут не просто «о, я слишком занята!». Это не про тебя. Что-то случилось. – Взгляд Труди был подобен двум сверлам, проникающим все глубже внутрь. Она резко кивнула, словно наконец до всего дошла. – Так, вот оно. Вот в чем дело. Ты чего-то боишься.

– Боюсь? Чего? Кого?

Труди подозрительно прищурилась:

– Боишься создавать произведения.

Внешне Мэдди рассмеялась и презрительно фыркнула.

Внутри она подумала: «Черт возьми, как она догадалась?»

Потому что это правда. Время от времени Мэдди подступала к работе, говорила себе: «Поработаю всего минут десять, может, двадцать, просто чтобы войти во вкус, чтобы приложить руку к чему-нибудь и изменить материал, изменить хоть как-то». Однако всякий раз глохла, как двигатель в сильный мороз. Начинала задыхаться. Ей казалось, будто за ушами скапливается горячая кровь. Какой-то абсурд. Безумие.

Всякий раз Мэдди вспоминала, как потеряла контроль над собой. Отключилась. Выпиленная сова исчезла. И опять это крадущееся подозрение, что такое уже случалось прежде.

Боязнь создавать произведения. Или боязнь того, кто их создает?

– В художественном процессе есть что-то такое, что вселяет в тебя страх, – продолжала Труди, изображая левой рукой в воздухе что-то вроде трепещущей бабочки. – В чем дело, сказать не могу. Я не экстрасенс. Быть может, ты наткнулась на чужую боль. Или нашла что-то внутри себя. – Помолчав, она добавила заговорщическим тоном: – Если нужно, я знаю одну экстрасенсшу. Очень приятная дама. Вообще немного шизанутая, но очень приятная.