Французская защита - Анатолий Арамисов

— Как же так? — растерянно проговорил Виктор. — Мне сказали, что…

— Следующий! — выкрикнула стерва, смотря сквозь Одинцова.

«Ну, ничего себе! Что же теперь делать? — с этими мыслями он отошел от окна. — Звонить Жоржу, чтобы тот делал новое приглашение, заверял его, а потом высылал? Так же минимум месяц пройдет! А мне уже играть через две недели! Что делать… что?»

Внезапно его взгляд упал на другое окошко. Около него стоял всего один человек, тот самый интеллигент в хорошо скроенном костюме. Он о чем-то вежливо разговаривал с молодым французом в очках.

Лицо работника посольства показалось Одинцову приятным.

«Была — не была! Не уходить же вот так, несолоно нахлебавшись…»

И Виктор, опасливо покосившись на окошко с неприветливой мадам, зашел с другой стороны, чтобы та не увидела его снова.

— Месье? — улыбнулся молодой француз.

— Бонжур! — ответил Виктор и двинул во второй раз свои бумаги. Молодой человек углубился в чтение.

— О! Я тоже люблю шахматы! — улыбнулся он и с интересом взглянул на Одинцова. — Вы профессиональный игрок?

— Да, но только начинаю карьеру.

«Тише ты… тише, а то «грымза» услышит…»

— Отлично! Желаю успеха! — и очкарик что-то написал на анкете Одинцова.

Эта подпись была пропуском в мир западных профессиональных шахмат.

Если бы француз знал, какого «джина» он выпускает из бутылки… Впрочем, в этот момент и сам Одинцов даже приблизительно не представлял будущие масштабы своего «крестового похода» за спортивной славой.

В жизни очень многое решает случай.

Хотя многие утверждают, что случайностей — не бывает.

ЧАСТЬ 4. ИГРА БЕЗ ПРАВИЛ

Французский аэробус заложил крутой вираж влево, и Виктор увидел, как под его большим крылом поплыли новостройки Химок и Митино. Москва медленно отдалялась огромной белесой пластиной, состоящей из нагромождения бесчисленного количества домов. Где-то там, посередине этого образования оставался его дом, пятилетняя Наташа, которая, проплакав весь вечер накануне отъезда Одинцова, перед сном все же отпустила папочку в далекую, загадочную страну под названием Франция.

В нагрудном кармане Виктора лежал заграничный паспорт с визой-мечтой российского гражданина.

Многократная, на год.

Теперь он мог хоть каждый день летать туда — обратно, и ни одна пограничная собака не смела бы воспротивиться этому.

Одинцов вспомнил период, когда разрешение на выезд давал пресловутый ОВИР. И как в Шереметьево-2 мальчишка-пограничник нагло вымогал взятку, ссылаясь на якобы нечеткий штамп этой организации.

Виктор сначала пытался возмущаться, но потом понял, что вот вот самолет улетит без него, и потеря действия билета с фиксированной датой тарифа Апекс обойдется куда дороже. Сунув вымогателю в зеленых погонах пятьдесят долларов, Одинцов стремглав помчался по холлу аэропорта к заветному коридору — входу в самолет.

Там, плюхнувшись в кресло, внезапно ощутил сильнейшую боль в коленном суставе.

Нервы.

Они ничего не решили с Лизой. На ее попытки поставить все точки над i, Одинцов хмуро отвечал:

— Мне не до этого сейчас. Через месяца полтора — два я должен вернуться, тогда будет время разобраться во всем.

— Но ты, как я понимаю, хочешь развестись со мной? — не отставала жена.

— Я хочу пока одно. Чтобы этот додик больше не ступал на порог нашей квартиры. Тем более, в присутствии Наташи. Ты поняла?

Лиза промолчала.

Если бы Одинцов умел читать мысли жены, то в ту же секунду запустил чем-нибудь в ее голову.

Она обдумывала вариант сделки со знакомой чиновницей, который иногда возможен при длительном отсутствии одного из супругов.

Показания соседей, что муж сидит за рубежом в тюрьме, ей были обеспечены.

Развод без суда, выписка пропавшего человека из квартиры.

За взятки, естественно.

— Ну, как там Москва? — весело спросила Иоланта, разгоняясь до ста сорока по трассе, ведущей из аэропорта имени Шарля де Голля в местечко под названием НегЫау, что в переводе означает «воробушек».

Именно там жила семья Жоржа, за клуб которого должен был выступать Виктор.

— Стоит Москва, куда она денется, — улыбался гость.

— Как семья, дочка?

По лицу Одинцова пробежала тень. Иоланта заметила это.

— В порядке, — бесстрастно произнес он. Потом подумал и задал мучавший его вопрос:

— А где Симона? Встретить не хотела меня?

— Симона? Её сейчас нет в Париже. Она позвонила три дня назад и сказала, что уезжает по работе в Лондон. Просила передать тебе привет — улыбнулась полька.

— А когда вернется, не сказала?

— Недели через две. Ты, если будет скучно, приезжай вечерком в наш русский ресторан.

— А что там? — вопросительно взглянул на женщину Виктор.

— У нас не загрустишь! — засмеялась Иоланта. — Там себе быстро подругу подыщешь, если есть желание…

Одинцов немного насупился.

Потом смягчил выражение лица: «Черт! Что же я? Она ничего не знает о моем отношении к Симоне. Думает, наверное, что пора бы мне и развлечься в Париже. Да, однако, ты, дорогой товарищ Одинцов, давно не обладал женщиной, давненько…»

…Виктор, сделав очередной ход, подошел к большому окну красивого помещения, в котором проходил первый матч его команды в новом сезоне. «Боже ты мой! Я играю в первенстве Франции, на первой доске. И вот она — Эйфелева башня так хорошо видна отсюда, совсем рядом… Не сон ли это?»

Его соперник из команды «Clichy», хорватский мастер Миланович, надолго задумался.

Одинцов «попридавливал», как выражаются шахматисты.

За длинным рядом сдвинутых столов сосредоточено сидели семь пар игроков. По шесть мужчин и одной женщине с каждой стороны. В команде Одинцова играли четыре француза, пятым был давно осевший в этой стране добродушный немец по имени Клаус. На женской доске восседала некрасивая, полноватая француженка, которую звали Матильда. Жорж нервно курил, выходя в коридор, и там негромко обсуждал положение на досках с сухоньким, приятным старичком по имени Евгений Евгеньевич. Тот был известной личностью в среде русских эмигрантов. Молодой ученый химик, он не успел в 41-м покинуть осажденный Киев и оказался в оккупированной зоне. Когда немцы отступали, они принудили ученого уйти вместе с ними.

Так он оказался «предателем», «отщепенцем», и, дабы оправдать эти наклеенные на него советской пропагандой ярлыки, успешно работал в небезызвестном журнале «Посев».

Матч подходил к концу.

Счет был равный 3:3. Игроки команд сгрудились вокруг столика Одинцова.

Ладейное окончание, явный перевес русского шахматиста.

Виктор встревожено посмотрел на поднимающийся флажок циферблата.

«Семь ходов до контроля… семь ходов, только бы не ошибиться… еще чуть-чуть и победа… вот она… близко…»

…Раз! Раз!

Хорват отвечал, не задумываясь. Его единственный шанс был в том, чтобы не дать этому настырному русскому времени на размышления.

…Раз! Раз!..Раз! Раз…

Щелчки кнопок часов сухими звуками вылетали из окна на парижскую улицу.

«Ну… ну… Ах!!!»

Виктор откинулся на стуле. Его соперник, радостно подскочив, сделал заготовленный ход.

Ловушка! Он поймал русского в хитроумно подстроенную западню, и теперь всё! Ничья!

Спасительный «вечный шах»!

Вокруг зашумели.

Виктор повернул побледневшее лицо в сторону Жоржа и Евгения Евгеньевича, виновато развел руками.

Те ободряюще улыбнулись и поспешили к столу:

— Ничего, Виктор! Отличная игра! Не расстраивайся, все бывает в цейтноте!

Первый блин — комом.

Игроки клуба, возбужденно переговариваясь, вышли на улицу.

— Они говорят, что очень рады тебе, ты чуть не выиграл у Милановича, он очень сильный мастер, — тронул Одинцова за локоть Евгений Евгеньевич.

— И я рад, что команде понравилось, жаль только, что ошибся в конце.

— Ничего, ничего! — засмеялся старичок — Успеешь еще выиграть.

— Ну, как обычно!? — воскликнул Жорж, обращаясь ко всем.

— Конечно…

Шахматисты быстро расселись в три автомобиля и поехали друг за другом по вечернему городу.

— Мы куда сейчас? — обернулся Одинцов к Жоржу.

— В ресторан, у нас такая традиция: после каждой игры ужинаем, все вместе, — улыбнулся президент клуба.

Мелькали огни парижских бульваров. Сентябрьский ветерок слегка ворошил листья на деревьях, они падали на асфальт, поднимаясь затем вверх из под колес проносящихся машин. Сверкали вечерним освещением красивые витрины магазинов, за стеклами кафе и ресторанов сидели люди, и на их столиках уютно горели маленькие стеклянные свечи.