Император из стали (СИ) - Васильев Сергей Викторович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Эти советчики, — позволил себе негодовать состоявший ныне военным агентом при бурах Васи́лий Ио́сифович Роме́йко-Гу́рко, — мечтают путем личного усмотрения исправить все те людские настроения, которые закон в его формальных проявлениях ни уловить, ни тем более упразднить не в состоянии». Военный министр Куропаткин рассказывал Марии Федоровне, как Горемыкин жаловался ему на внутреннюю неурядицу, которую увеличивает и сам царь. «Этот гусь [Клопов] разъезжает с бумагой от Гессе в особых вагонах и мутит всех в Тульской губернии, заодно с Львом Толстым. Ездит с большою свитою, гласно для всех, кроме министра внутренних дел».
Мария Федоровна отложила бумаги и вызвала камер-лакея. Горячий чай сейчас будет в самый раз — и от усилившегося к ночи мороза, и от чувства полного бессилия, которое наваливалось каждый раз, когда императрица пыталась понять, как помочь своему ребенку не потерять корону, а вместе с ней и голову…
Что же произошло дальше? Раздражен, видно, был не только Горемыкин. Невозможность «выйти за круг» строго очерченных правил нервировала и Николая II, он чувствовал себя ущемленным. Секретного «единения» с представителем народа — титулярным советником Клоповым, желавшим «раскрыть глаза» царя на творящиеся в России безобразия, не получилось. Неудачная история инспекционной поездки Клопова, по словам В. И. Гурко, оставила «тяжелый осадок в душе государя». Желание проявить инициативу, конечно, при этом не ослабло, но стало выливаться уже в иные формы. Проявление «твердости характера» стало для Никки, очевидно, idee fixe, точно так же, как и стремление найти честных и бескорыстных советников, не имевших отношения к высшим правительственным или придворным сферам.
— Но, Боже милостивый! За это не убивают! — не выдержав, вскрикнула вслух Мария Фёдоровна, и, оглянувшись, добавила «Прости, Господи!», перекрестившись на «Купину Неопалимую», стоящую на краю стола. Эта икона стала спутницей императрицы после того страшного крушения, которое разделила её жизнь на «до» и «после»..(**). Тогда никто из императорской семьи не погиб и даже не пострадал, хотя погибли все лакеи, официанты и даже собака, лежавшая у ног царя. Но после этой трагедии привычная и достаточно безмятежная жизнь закончилась, и в семье Марии Фёдоровны прописалась смерть. Сначала ушёл в самом расцвете сил, не дожив и до пятидесяти — Александр III, потом от чахотки сгорел Георгий, … И вот теперь чуть не погиб Никки… Происходит что-то страшное и неуправляемое, что она, императрица и мать, понять не может…
Мария Федоровна взяла в руки очередное «донесение низов». Им оказалось письмо рано осиротевшей дочери обер-прокурора, поэтессы Зинаиды Гиппиус. Любимица литературного критика Философова, пытаясь объяснить происходившее в конце XIX — начале XX столетия, писала: «Что-то в России ломается, что-то остаётся позади, что-то, народившись, или воскреснув, стремится вперед… Куда? Это никому не известно, но, на рубеже веков, в воздухе чувствуется трагедия. О, не всеми. Но очень многими, в очень многих».
«Ну что ж, если даже такие столпы консерватизма, как К. П. Победоносцев, не видели радужных перспектив, постоянно твердя, что Россия на всех парах идет к конституции, что ж тогда ждать от «ловцов душ» — поэтов и артистов? — подумала императрица. — Как там говорил по этому поводу конфидент обер-прокурора Святейшего синода генерал Киреев: «Слаб еще, не разыгрался поток конституционных идей, но плотина, которая ему противопоставляется, еще слабее!»
«Плотина» — прошептала Мария Фёдоровная откинувшись в кресле… Перед её мысленным взором встала могучая фигура покойного мужа — Александра III, и на его фоне — более чем скромный внешний вид сына — Николая II… Да … Какая уж тут «плотина»… Но мы ещё поборемся!
—
(*) Истории Клопова и Демчинского, факты из жизни, высказывания царедворцев — это все истории абсолютно реальные, пересказанные автором по книге Сергея Фирсова «Николай II»
(**) Катастрофа, произошедшая 17 октября 1888 года с императорским поездом у станции Борки под Харьковом. Во всём поезде, состоявшем из 15 вагонов, уцелело только пять. Вагон, в котором находились придворно-служащие и буфетная прислуга, был полностью уничтожен, все находившиеся в нём погибли… Из дневника Марии Фёдоровны: Как раз в тот самый момент, когда мы завтракали, нас было 20 человек, мы почувствовали сильный толчок и сразу за ним второй, после которого мы все оказались на полу и всё вокруг нас зашаталось и стало падать и рушиться. Всё падало и трещало как в Судный день. В последнюю секунду я видела ещё Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который потом рухнул вниз… В этот момент я инстинктивно закрыла глаза, чтобы в них не попали осколки стекла и всего того, что сыпалось отовсюду. (…) Всё грохотало и скрежетало, и потом вдруг воцарилась такая мёртвая тишина, как будто в живых никого не осталось. (…)
В то же время Тула. Лев Николаевич Толстой.
Готовился побороться и Лев Николаевич, которому почти одновременно доставили решение Синода и личное приглашение императора на аудиенцию. Скорее всего он проигнорировал бы и то, и другое, но уж очень заковыристо и необычно — не по протоколу — было составлено приглашение, где самодержец выражал надежду на встречу «если, конечно, писатель не испугается открытой дискуссии с ним и с клириками»… Император, зная гордый нрав графа, самым бессовестным образом брал его на «слабО» и Лев Николаевич ожидаемо «закусил удила». «Кто испугается? Я? Да я их всех…» И вот теперь он сидел в ожидании поезда на Москву, перебирая свои записки и воспоминания, эволюцию своих чувств и мыслей при воцарении Николая II.
Вскоре после восшествия на престол молодого императора, он начал писать рассказ-сказку «Молодой царь». Сюжет был прост: царь, только что вступивший на престол, решил, устав от трудов праведных, устроить себе отдых в рождественский сочельник. Накануне он много работал с министрами: утвердил изменение пошлины на заграничные товары, поддержал продажу от казны вина и новый золотой заем, одобрил циркуляр о взыскании недоимок, указ о мерах пресечения сектантства и правила о призыве новобранцев. Наконец, царь освободился, вернулся в свои покои и стал с нетерпением ждать прихода супруги, но пока ждал — уснул. Его разбудил некто — «он», кого царь ранее не знал.
По ходу рассказа становится понятно, что Толстой под видом этого неизвестного хотел показать Христа. Христос провел царя по различным местам, показав, к чему приводит исполнение его распоряжений, — к убийству на границе несчастных контрабандистов; к повальному пьянству в деревнях, где люди уже перестают быть людьми, теряя человеческий облик; к притеснениям неправославных христиан; к насилиям и смертям невинных в ссылках. После всего увиденного, проснувшись в слезах, молодой царь в первый раз «почувствовал всю ответственность, которая лежала на нем, и ужаснулся перед нею». В беспокойстве он вышел из своих покоев и в соседней комнате увидел старого друга своего отца. Тот попытался убедить его, что все не так уж плохо, что не надо преувеличивать собственную ответственность. «И ответственность на вас только одна — та, чтобы исполнять мужественно свое дело и держать ту власть, которая дана вам. Вы хотите добра вашим подданным, и Бог видит это, а то, что есть невольные ошибки, на это есть молитва, и Бог будет руководить и простит вас».
Услышав это, молодой царь обратился с вопросом к жене, а та не согласилась с царедворцем. Обрадовавшись сну, увиденному супругом, она, «молодая женщина, воспитанная в свободной стране», признала, что ответственность, лежащая на царе, — ужасна. «Надо передать большую часть власти, которую ты не в силах прилагать, народу, его представителям, и оставить себе только высшую власть, которая дает общее направление делам». Завязался учтивый спор: с царицей не согласился царедворец. Но царь вскоре перестал слышать спор, внимая голосу «спутника в его сне». Тот убеждал царя, что он прежде всего человек, у которого помимо царских есть и человеческие обязанности, вечные — «обязанность человека перед Богом, обязанность перед своей душой, спасением ее и служения Богу, установлением в мире Его царства».
