Маска времени - Мариус Габриэль

– Пошли, пошли, – командовала Таня, слегка подталкивая Джозефа вперед.

Деревня была маленькой, затерявшейся в глухом месте среди сосен, елей, берез и осин. Зимой ее надежно укутывали снега, а летом ее дороги превращались в сплошную трясину. Когда Джозеф и Таня приближались к жилью, несколько окошек в убогих деревянных домишках еще светились.

Из осторожности они подольше задержались в лесу. Джозеф обессилел вконец и всей тяжестью навалился на плечо Тани. Деревня была такой же заброшенной, как и лагерь. Ведь лагерь давал ее жителям работу, еду, водку, а деревня – еще и женские тела, причем обмен производился без всякой радости и надежды. На пятьдесят миль вокруг больше ничего не было.

В дом они пробрались незаметно, со двора, – пришлось даже пробежать немного.

Таня навалилась на створку, и незапертая дверь тут же поддалась. Она втолкнула Джозефа в дом, оглянулась по сторонам, желая удостовериться, что никого нет вокруг, и закрыла дверь на засов.

Теплый спертый воздух будто ударил в изуродованное обмороженное лицо, и Джозеф почувствовал запах спирта, капусты и пота. Таня сняла меховую шапку, развязала платок. Как сквозь пелену, Джозеф разглядел ее красное лицо и щеки, мокрые от слез, боли и усталости, а затем тьма, радостная, уютная, теплая, поглотила все.

3

ИТАЛИЯ

Туберкулезный санаторий находился в Арко, на другом краю озера, где, как говорили, воздух был слаще и чище. Город окружала крепостная стена, и, расположенный на вершине холма, он напоминал Иерусалим на старинных средневековых полотнах. А дальше начинались Альпы. Их белые вершины были похожи на застывшие волны моря, надвигающиеся на соседний город Трентино.

Ребенком Катарина думала, что рай, должно быть, похож на этот санаторий: высокие пальмы, длинные коридоры, бесшумно проплывающие медсестры в белом. Девочка даже думала, что ее любимый дядя Тео – счастливец, почти ангел, которому выпало счастье здесь жить, в земном раю. И только позднее Катарина постепенно стала различать неприглядные стороны этого сказочного места.

Тео был единственным во всем мире, кто искренне любил Катарину. Эта любовь не могла ничего изменить в жизни бедной незаконнорожденной, но она платила своему дяде ответной любовью.

На инвалидной коляске Катарина выкатила дядю Тео из больничной палаты в холл, где ярко горел камин. Она склонилась к Тео так низко, что ее черные волосы коснулись седин дяди, и продолжала что-то шептать в самое ухо больному.

– Никуда я не поеду. Никуда. Понятно? Никуда.

– У тебя нет выбора.

– Нет, есть. Ты – это все, что у меня осталось. И я не собираюсь тебя покидать.

Тео поднял к ней свое изможденное лицо.

– Пойми, тебя ждет другая жизнь. А здесь уже ничего не осталось.

Катарина подкатила коляску к окну и устроилась рядом на лавке.

– Почему? – спросила она звенящим голосом. Тусклый зимний снег заиграл на лице девушки. – Почему? Ведь я же не вчера здесь появилась?

Тео только улыбнулся в ответ:

– Как ты стала похожа на свою мать…

Катарине уже исполнилось пятнадцать. У нее были огромные, черные как уголья глаза, слегка прикрытые, словно вуалью, пышной челкой. Губы обращали на себя внимание необычной формой и скрывали столько неги и страсти, что их не портил даже легкий шрам – след какого-то удара или пореза. Природа щедро наделила ее красотой, но красота тускнела среди нищеты и заброшенности.

На Катарине была замасленная куртка летчика, украшенная всевозможными наклейками с рекламой машинного масла, тормозной жидкости и бензина, туфли на шпильках и черные чулки со швом. Такая одежда считалась оскорбительной для всех женщин из соседней деревни. Бабушка никогда бы не позволила Катарине так вырядиться, но после ее смерти некому было порицать девушку. Катарине нравился тот «крутой» вид, который придавала ей кожаная куртка. А ноги выглядели совсем как ноги взрослой, соблазнительной женщины в этих туфлях и черных чулках.

Последнее время Катарина ходила с высоко поднятой головой, осознав вдруг, что она уже не ребенок. И не только ноги убеждали ее в этом, но и округлившиеся грудь и бедра. Теперь Катарине можно было дать лет восемнадцать.

Все это только опечалило Тео:

– Как твой английский?

Катарина в ответ пожала плечами.

Дяди протянул руку и слегка коснулся шрама на губе:

– Ты очень умная, Катарина. И свой ум ты унаследовала от отца.

– Я ненавижу его, – зло произнесла девушка.

– Но ты ни разу его не видела, как же ты можешь ненавидеть или любить его. Бабушка оставила после смерти ферму. Если бы она хоть что-нибудь стоила, я не задумываясь продал бы ее для твоего образования. Но вся земля давно заложена, чтобы покрыть расходы на мое лечение, да и старые дома вряд ли чего-нибудь стоят сейчас. Когда я умру, они перейдут к тебе по наследству. Во всяком случае – крыша над головой, хотя и дырявая. Что бы ты ни думала об отце, он по-прежнему остается человеком богатым и влиятельным. Твое богатство – это твоя голова, твой ум, который горит как пламя, но пламя может разгореться больше, а может загаснуть и умереть. Только отец может помочь тебе развить твои способности дальше. Так не теряй этого шанса, дитя. Не теряй его.

– Никуда я не поеду. У меня есть выбор, дядя.

Тео закашлялся так сильно, словно у него внутри ломались сухие ветки. Катарина увидела, как посинели его губы.

Она кинулась за водой. Дядя пил, стараясь сделать глоток между спазмами, и приступ постепенно стих.

– Упадок, нищета и тяжелый труд – вот все, что ждет тебя в будущем.

Катарина показала Тео свои руки в мозолях, с изуродованными и сломанными ногтями.

– Работы я не боюсь.

Дядя взял ее ладони в свои руки, и его прикосновение было легким и ласковым. За всю свою жизнь Катарина не помнила, чтобы Тео хоть раз повысил на нее голос или был груб с ней:

– Это не то место в жизни, которое надлежит занимать тебе по праву рождения.

– Ты знаешь, что бабушка копила жалкие подачки отца для меня? После ее смерти я нашла деньги. Тысяча пятьсот английских фунтов стерлингов. Вот мое право, дядюшка.

Тео медленно раскрыл глаза:

– Я умираю, Катарина.

– Нет! – вскричала девочка так громко, что все вокруг с любопытством посмотрели на них.

– Да, – мягко, но уверенно возразил дядя. – Моя жизнь кончена.

– О, дядя! – Глаза Катарины наполнились слезами. Она обняла Тео за шею и прижалась лицом к его слабой, разбитой болезнью груди. Катарина слышала, с каким трудом работали легкие: они свистели, словно разорванные мехи. Тео погладил племянницу по голове, положив ладонь на ее пышные черные волосы:

– Выслушай мою последнюю просьбу. Я хочу, чтобы ты поехала к отцу.

– Не говори так!

– Ради меня, Катарина, ради меня. Если ты уже не хочешь сделать этого ради себя.

Катарина еще сильнее прижалась к груди Тео.

– Но я не нужна отцу. Он бросил меня ребенком. Почему же я ему понадобилась сейчас?

– Может быть, свершилось чудо.

– Нет. Он просто хочет использовать меня в своих целях.

– Тогда попытайся использовать его самого. Послушай, Катарина, я знаю твоего отца. Он полностью подчинен своим страстям: гневу, страху, вожделению. Причем вожделение властвует над ним сильнее всех других пороков. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, – шепнула в ответ Катарина.

– Именно поэтому твой отец навсегда останется слабым человеком. У него есть потребность любить, хотя он и не способен полюбить кого-то больше, чем самого себя. Если ты поймешь это, то сможешь управлять им.

Слушая его, Катарина кусала нижнюю губу – привычка, которая у нее появилась в последние недели, – на языке появился вкус крови. Тео поморщился, увидев, это:

– Зачем ты причиняешь себе боль? Разве мир недостаточно жесток к тебе?

И тут у него начался новый приступ кашля.

Появилась сестра и положила руку на плечо Тео.

– Вам давно уже пора в постель, – твердо сказала она.

– Еще минутку, – взмолилась Катарина. Сестра взглянула на девушку с явным неодобрением и вышла. Ее возмутили кожаная куртка, черные чулки со швом, туфли на шпильке.

Тео нежно улыбнулся Катарине. Их взгляды встретились: ее – полный слез, его – с предчувствием близкой смерти.

– Ты не откажешь мне в предсмертной просьбе?

– Нет.

– Значит, поедешь?

– Да, – выдавила из себя Катарина. Тео закрыл глаза.

– Когда твоя мать умерла, я хотел удочерить тебя. Но это… – Тео коснулся груди, – не позволило мне.

– Я люблю тебя, дядюшка.

– Прощай, дитя мое. Я буду молиться за тебя.

Катарина встала и покатила коляску в палату.

По дороге домой в автобусе три здоровых парня сели напротив. Они нагло рассматривали Катарину, перешептываясь между собой. Но она почти не замечала их, по-прежнему кусая губы в кровь, – так тяжелы были обрушившиеся на нее мысли.