Очередной конец света (сборник) - Александр Прокопович

Мы приземлились так мягко, что я все еще ждал касания, а меня уже выводили на крышу здания-исполина.

Разумные существа способны сооружать. Рано или поздно им становится мало строить, чтобы было где жить и где работать. Срабатывают два варианта, иногда оба вместе – они сооружают переговорные будки для общения со своими богами или пытаются поговорить со своими потомками путем чего-то большого, издалека видного.

Беспроигрышный вариант – гигантомания. Единственный риск – соседи построят на метр выше. С росписями, мозаиками – труднее, предсказать вкусы потомков, а уж тем более богов – трудно. Но тут есть свои рецепты: берешь самый дорогой материал, и побольше – тогда точно всем понравится. Ну, по крайней мере запомнится.

Большая проблема – завоеватели, террористы и прочие отбросы. Чем чудеснее созданное, тем сильнее и у большего числа свербит уничтожить, развеять по ветру, разобрать по кирпичику, в крайнем случае, хотя бы окна побить.

Зданию, на которое мы приземлились, террористы были не страшны, и завоеватели тоже. И не беда, что размерами домина могла соперничать с горным пиком средних размеров. Никто такое не разрушает. Почти идеальная пирамида, в которой ценного – только кирпич, из которого она сделана. Даже не сам кирпич, а его количество.

Проходят столетия, шедевры гениальных архитекторов разрушаются, и от них остаются только мифы, а монстры все так же стоят неуязвимые. Только это, в конце концов, и оказывается важным.

– Это происходит здесь. – На капитана пирамида впечатления не произвела. И страха высоты у него не было. Я бы тоже мог стоять на крае крыши, только сначала крепко-накрепко привязался бы к чему-то надежному, и чтобы парашют, и пусть меня еще держат двое.

– И еще в ста двадцати семи местах.

– Всего сто двадцать восемь, два в седьмой степени.

– Все верно, так и сказано в писании.

Ну да, что-то такое в текстах, которые мне передали вместе с контрактом, было. Там вообще много чего написано, только понять это все без привязки на местности довольно сложно.

– Капитан, если я вас попрошу мне рассказать своими словами, что именно должно произойти, – я обернулся, ну да, это не часы, так же, как и на любой мало-мальски достойной крыше, здесь установлен таймер. Чуть выше – логотип парома. Это ж надо так заботиться о бесплатных пассажирах.

Если я правильно разбираюсь в местных единицах времени, у меня на все про все еще семьдесят три часа. Негусто.

– Капитан?

– Господин Марк, времени у вас мало, но все же в этом здании вы сможете принять душ, поесть, после чего вы сможете задать свои вопросы человеку, который ответит на них куда лучше меня.

– Спасибо. Капитан…

– Я слушаю вас, господин Марк.

– Кто следит у вас за часами?

– И на этот вопрос вам ответят тоже.

Край – довольно отсталая планета. С очень большим количеством часов, то есть таймеров. Для того чтобы знать, сколько осталось до Конца Света, на этой планете достаточно просто открыть глаза. И все часы показывали одно и то же. Точно. Кто-то же должен за этим следить?

Даже в номере, который мне предоставили прямо в здании-монстре, тоже были таймеры – по штуке в спальне, прихожей, ванной, и, чтобы уж наверняка, из окна открывался великолепный вид на башню с цифрами. Секунд тридцать я совершенно серьезно анализировал версию о том, что созерцание всего этого количества таймеров само по себе доводит население до психического расстройства, которое кончается массовым кровопролитием, после чего немногие выжившие ненадолго приходят в себя. На сто двадцать восемь лет до следующей резни.

Душ был холодным, и я принялся перебирать другие варианты. Завтрак был хуже душа. Холодный душ – это все-таки душ, а вот холодные, слегка звенящие при постукивании об стол лепешки… в нормальных условиях их стоило бы использовать в качестве начинки для бронежилетов. Не знаю, размокает ли кевлар, лепешки держались стойко. Вероятно, местные гуманоиды произошли от бобров, или это не еда.

Зато в спальне была койка. Не кровать. А вещь, предназначенная для вынужденного отдыха валящегося с ног служащего. Ей было далеко до сиденья в вертолете, но я ведь не пробовал спать на ней во время полета. Вполне возможно, тогда у меня было бы отбито вообще все тело.

Что хорошо на этой планете, так это то, что здесь все кончается довольно быстро. Через семьдесят три часа. Оставалось шестьдесят семь и не так уж много минут, когда капитан вернулся.

И я как-то сразу почувствовал, что все-таки в этом номере было что-то хорошее, пока в неё не вошли мои суровые гиды в полевой форме. Без них он имел шансы не быть казармой.

Есть кое-что похуже эконом-класса. Не знаю, как это называется, когда в одной комнате с тобой находятся десять человек, на каждом из которых навешено оружие в таком количестве, что в принципе непонятно, как им удается со всем этим стоять. Очень тесно. И пахнет. Такая специфическая смесь пота и оружейного масла. Даже если вдруг представить себе, что я мастер боевых искусств, все, что понадобилось бы собравшимся в комнате, это сделать шаг в мою сторону. После этого я бы просто не смог двигаться.

Я не успел сообразить, для чего такие меры безопасности, буквально несколько часов назад все было куда проще, когда бойцы постарались распластаться по стенкам, чтобы пропустить в комнату еще двоих.

Их одежда больше всего была похожа на такую парадно-препарадную форму. На моей планете так одевают военных музыкантов. Получаются такие золотые солдатики – даже у рядового все, что можно, блестит, поставить строевого генерала в их строй – только обидеть.

Мужчина и мальчик во всем блестящем, с сотнями вышитых крыльев и стрел. Не актеры и не шуты, двое с тяжелыми взглядами людей, принимающих решения. И морщины. Было довольно жутко видеть морщины на детском лице. Хорошо, что мне не придется к этому привыкать.

Наверное, так двигаются только люди, которые давно вместе. Не синхронно, но в одной точной экономной манере мальчик и мужчина сели за стол. Положили руки перед собой – одинаково – ладони на ребро, параллельно одна другой.

Старший внимательно рассматривал меня. Ничего сверхъестественного, я по утрам сколько раз смотрелся в зеркало – ни разу не обнаружил ничего выдающегося. Вероятно, он смирился с увиденным и, наконец, заговорил:

– Господин Марк, вероятно, вы догадались, я член церкви Края.

– И как бы я мог об этом догадаться?

– По символам, которые нанесены на мою одежду.

– Вас спонсируют паромы Сантоса?

У меня тоже бывают неудачные дни. Иногда я даже думаю, что я не гений, и это довольно тягостная мысль.

– Марк, крылья и стрела – символы нашей церкви, им тысячи лет. Столько же, сколько и паромам. Церковь и паромы появились одновременно в День Творения, за сто двадцать восемь лет до первого конца Света.