Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

…Когда-то я уже слышала эти слова. Ах да, шесть лет назад, во время моего первого посещения дома Казариных.

— Но Марк!

— Никогда, — выдохнул он, пристально глядя мне в лицо страшным, прожигающим насквозь взглядом. — Этого… — его правая рука медленно легла мне на горло и слегка его сдавила. — Не будет. Никогда! Ты поняла? — он с силой тряхнул меня, сжимая пальцы все сильнее, пока я, закашлявшись и едва помня себя от ужаса, не начала отталкивать его в инстинктивной попытке освободиться. Цепляясь за остатки здравого смысла, я могла думать только об одном: ведь это же Марк! Он никогда не обидит меня, никогда не причинит зла!

Но реальность говорила сама за себя — дышать становилось все труднее, то ли от этой обездвиживающей хватки, то ли от боли разочарования из-за готовности самого близкого человека отстаивать единоличное право на меня если не убеждением, так силой. Время будто остановилось между нами, я больше не пыталась даже бороться. Да и как это — бороться с Марком? Зачем? Я чувствовала, что еще несколько секунд — и опять потеряю сознание. Наверное, сейчас это было лучше всего. Адекватно воспринимать ситуацию я была уже неспособна.

И буквально за мгновение то того, как спасительное забытье было готово заключить меня в свои объятия, Марк, вздрогнув от осознания своих действий, резко отшатнулся от меня. Лишенная опоры, я тут же осела на пол, держась руками за горло и хватая ртом воздух, не сводя при этом с него испуганных глаз. Но тот ужас, который я прочитала в его лице, превосходил мой в тысячу раз. Если я до последнего верила в то, что Марк не сможет перешагнуть черту, совершить необратимый поступок, то, похоже, в нем такой уверенности уже не осталось.

Глядя на свои руки с нескрываемым отвращением, Марк пытался что-то сказать, но всегдашнее самообладание изменило ему, и он лишь бессильно открывал и закрывал рот, не в состоянии произнести ни слова.

— Гадость… — наконец выдавил он из себя, — Какая же все это… гадость! — только и смог повторить он, прежде чем пошатываясь и спотыкаясь будто в пьяном дурмане, добрался до лестницы и скрылся от меня, сбежал наверх, в свою комнату.

Я так осталась сидеть одна, на полу, в пустом огромном зале, под зловещие всполохи молний и оглушающие раскаты грома.

Когда оцепенение слегка отпустило, меня начала колотить такая сильная дрожь, что подняться на ноги получилось только спустя несколько минут. Стоя на месте, я пошатывалась, точно так же, как и Марк, который после произошедшего между нами просто не мог находиться рядом — и я понимала причины, толкнувшие его на этот поступок. Я сама не знала, как теперь смотреть ему глаза, что говорить, как вести себя с тем страшным незнакомцем, в которого он так резко и неожиданно превратился.

Чтобы побыстрее прийти в себя, я решила отвлечься на рутинную работу — убрать следы нашего некогда приличного кофепития. Собирая наощупь по всей комнате осколки разбитых чашек и протирая губкой ковер, я ни на секунду не сомневалась, что мир сошел с ума. Я проехала через полстраны автостопом, а Марк пытался меня задушить. Слишком много потрясений для одного дня.

Закончив уборку, и чувствуя, что зубы все еще выбивают дробь, я тихо, едва придерживаясь дрожащей рукой за стену, поднялась к себе. Все, чего мне сейчас хотелось — это побыстрее уснуть, уткнувшись носом в подушку. Ни о чем не жалея, ни о ком не страдая. Все, хватит. У всякого сердца есть лимит надрыва. Мое — свой исчерпало.

Уже взявшись за ручку собственной двери, я не выдержала и посмотрела на дверь комнаты Марка, находящуюся аккурат напротив моей. Тусклое пламя свечи пробивалось сквозь нижнюю кромку — он не спал. Я подошла поближе. С той стороны слышались странные звуки, как будто Марк монотонно мерит шагами комнату, по ходу натыкаясь на предметы.

Такое поведение, да еще с учетом случившегося, настолько не вязалось с его привычными действиями, что я, мгновенно забыв о страхе и движимая лишь беспокойством о нем, едва слышно приоткрыла дверь и вошла в комнату.

Марк стоял у окна и тихо, размеренно, с угрожающим упорством постукивал кулаком о стену. Казалось, он не вкладывает в удары особой силы, если бы не трещины, предательски пробежавшие по ее поверхности разветвленной паутинкой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я негромко позвала его. Он оглянулся. В его лице я увидела столько боли, столько растерянности и отчаяния, что все эти чувства тут же рикошетом ударили по мне, заставляя задохнуться от осознания, насколько ему сейчас плохо. Я не имела права оставлять его одного, подвергая пытке одиночеством в эту странную ночь. Сейчас я, как никогда, была нужна моему другу, моему невольному противнику, моему любимому.

Он впился взглядом в мое лицо и, не найдя в нем и тени ужаса или отвращения, бросился ко мне и снова сжал в объятиях, сбивчиво зашептав:

— Прости. Прости. Прости меня!

— Ничего, ничего страшного. Ты не хотел, я знаю. Ты просто… просто сорвался. Я все понимаю.

— Ты ничего не понимаешь! — внезапно отталкивая меня так резко, что я едва не упала, зло закричал он. — Я пытался сказать тебе, так чтобы не испугать, но ты не слушала! Не слышала! Не желала слышать! Ты убиваешь меня, когда ты не со мной — ты понимаешь это?! — Марк даже задохнулся на секунду, в ярости сжимая кулаки, а я едва сдержала всхлип, заметив кровь на костяшках пальцев той руки, которой он бил по стене. — Я никому, никогда не был нужен в этой чертовой жизни! Мои родители считали меня уродом, а все остальные и подавно! И вот у меня есть ты! Ты любишь меня одна, за целый мир! Да ты и есть — целый мир для меня! И что теперь? Ты хочешь забрать этот мир, променять его на горстку напыщенных идиотов?! Мой мир! Зачем? — сделав шаг навстречу, он схватил мой подбородок и рывком поднял его вверх, чтобы я смотрела ему прямо в лицо. — Зачем ты хочешь все разрушить? Неужели тебе мало моей любви? Моего восхищения? Моей… жизни?

Словно разряд тока ударил меня в самое сердце: в глазах Марка стояли слезы. Это был момент истины, момент полнейшего обнажения души, момент, когда понимаешь — время пришло.

Он по-прежнему был так близко, горячее дыхание касалось щек, и это непритворное волнение передалось мне. Ни на секунду не отводя глаз, я медленно подняла руки и коснулась ладонями его лица, чувствуя под пальцами его пылающую кожу. Это прикосновение получилось таким сладким, таким упоительным, будто изнутри по моим венам заструилась теплая карамель. Упрямо сжатые губы притягивали, и мне захотелось разомкнуть эти уста, попробовать их, как волнующий напиток, легко пригубив, и, постепенно проникая в самую суть, выпить весь, с жадностью, до последней капли.

И я поцеловала его. Первая. Сама.

Это было пронзительно. Карамель внутри меня вскипела, превращаясь в обжигающую лаву, и все, о чем я могла сейчас думать — это свежие, как лепестки роз и нежные губы Марка, его руки, сначала неуверенно, а потом все крепче прижимающие меня к себе, и мои, обвивающие его шею. Не в силах больше противостоять сумасшедшему притяжению, мы рванулись друг к другу в жадном порыве, сплетаясь так тесно, что любая попытка хоть немного отдалиться причиняла физическую боль.

Но я и не думала отдаляться. Я хотела дойти до конца, и ни одно стихийное бедствие на земле не могло бы помешать этому желанию. Мне нужно было прочувствовать Марка, его всего, каждый изгиб, каждую линию. Ведь это тело тоже было моим. Пришло время узнать его по-настоящему.

Неожиданно смелыми и уверенными движениями я сбросила одежду с него, и покрепче прижала к себе его руки, побуждая раздеть меня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Мы же не остановимся? — хрипло прошептал Марк, — Мы же не сможем остановиться… — выдохнул он, запуская пальцы в мои волосы и осыпая меня градом жадных поцелуев.

— Только попробуй! — сердитым шепотом ответила я, — Вот тогда уже я… уже я тебя задушу!

Он, на секунду отстранившись, будто пытаясь еще раз убедиться, что все происходящее — реально, вдруг рассмеялся и, больше не боясь обмануться, шутливо-резким движением повалил меня на кровать, где мы так часто болтали, утешали друг друга, поверяли один одному заветные тайны и секреты.