Свет погас - Редьярд Киплинг

Мейзи долго стояла на том месте, где Дик ее оставил, а потом услышала рядом хрипловатое покашливание. Глаза рыжей девушки пылали ледяным пламенем.

- Он тебя поцеловал! - сказала она. - Как могла ты позволить ему это, когда он тебе безразличен? Как посмела ты принять его поцелуй? Ох, Мейзи, пойдем в туалет. Меня тошнит - нестерпимо тошнит.

- Но мы только что отчалили. Спускайся вниз, дорогая, а я еще побуду здесь. Я не люблю вони из машинного отделения... Бедняжка Дик! Он заслужил один поцелуй - всего один. Но я не думала, что это так меня напугает.

Дик вернулся в Лондон на другое утро, как раз к завтраку, который заказал накануне по телефону. И он был крайне недоволен, найдя у себя в мастерской лишь пустые тарелки. Он взревел, как медведь в знаменитой сказке, и тотчас же пришел Торпенхау с виноватым выражением на лице.

- Тс-с! - сказал он. - Не надо шуметь. Это я забрал твой завтрак. Пойдем ко мне, и я покажу, зачем он понадобился.

Дик в изумлении остановился у порога, увидев на диване девушку, которая тяжело дышала во сне. Дешевая соломенная шляпка, голубое в белую полоску платье, скорей пригодное для июня, чем для февраля, подол, забрызганный грязью, жакетка, отороченная мехом и лопнувшая по швам на плечах, замызганный зонтик и, главное, стоптанные донельзя туфли говорили сами за себя.

- Послушай, дружище, это просто ужасно! Таких девиц сюда приводить нельзя. Они же обворовывают квартиры.

- Это может показаться ужасным, согласен, но когда я возвращался после завтрака, она забрела в наш подъезд, и ее шатало. Сперва я подумал, что она пьяна, но шатало ее от истощения. Я не мог бросить девушку на произвол судьбы, привел сюда и накормил твоим завтраком. Она чуть не падала в обморок от голода. А едва поела, уснула как убитая.

- Знакомое недомогание. Вероятно, она пробавлялась одними сосисками. Торп, право, ты должен был сдать ее полисмену за притворный обморок в приличном доме. Вот бедняжка! Взгляни только на ее лицо! Здесь нет и следа порока. Только глупость - вялая, непроходимая, жалкая, суетная глупость. Да, характерная головка. Ты обратил внимание, как сквозь плоть проступают кости на лице и особенно на скулах?

- Варвар бесчувственный! Нельзя отталкивать падшую женщину. Неужто мы не сумеем ей помочь? Ведь она буквально с ног валилась от голода. Чуть не упала мне на руки, а когда дорвалась до еды, поглотила все, как дикий зверь. Даже смотреть было страшно.

- Я могу дать ей денег, только она их, верней всего, пропьет. Но проснется ли она когда-нибудь?

Девушка открыла глаза и посмотрела на мужчин испуганным и вместе с тем вызывающим взглядом.

- Ну, как, вам стало лучше? - спросил Торпенхау.

- Ага. Спасибочки. Не больно часто попадаются такие любезные кавалеры, как вы. Спасибочки.

- Давно ли вы демобилизованы с действительной службы? - поинтересовался Дик, заметив шрамы и ссадины на ее руках.

- Да вы-то почем знаете, что я служила? Но ваша правда. Я была прислугой за все. Только мне это пришлось не по нраву.

- А теперь, когда вы сами себе хозяйка, это вам по нраву?

- Неужто можно подумать такое, ежели на меня поглядеть?

- Навряд ли. Минуточку. Не будете ли вы столь любезны повернуться к свету?

Девушка повиновалась, и Дик стал пристально разглядывать ее лицо - так пристально, что она попятилась, словно хотела спрятаться за спиной Торпенхау.

- Глаза подходящие, - сказал Дик, расхаживая по комнате. - Как нарочно созданы для моей картины. А в конечном счете глаза определяют тип всего лица. Само небо послало мне ее в вознаграждение за то, что оно у меня отняло. Теперь, когда бремя еженедельных посещений свалилось с моих плеч, я могу взяться за работу всерьез. Да, ее явно послало само небо. Так. Поднимите-ка лицо чуть выше.

- Полегче, друг мой, полегче. Эдак ты перепугаешь ее до смерти, заметил Торпенхау, видя, что девушка вся дрожит.

- Скажите ему, чтоб он меня не бил! Ну пожалуйста, скажите, чтоб не бил! Нынче меня уже избил один мужчина за то, что я с ним заговорила. И пускай не глядит на меня так! Он ужас до чего злющий. Пускай не глядит на меня! Когда он так глядит, мне кажется, будто я совсем голая!

Слабенькая девушка не выдержала потрясения и расплакалась навзрыд, как ребенок. Дик отворил окно, а Торпенхау распахнул двери настежь.

- Ну полно же, - сказал Дик, стараясь ее утешить. - Если вы боитесь, что мой друг позовет полисмена, можете убежать через эти двери. Но вас никто не намерен трогать.

Еще несколько минут девушка судорожно рыдала, потом принужденно улыбнулась.

- Вас решительно никто не тронет. А теперь послушайте меня. Я из тех людей, которых называют художниками. Знаете ли вы, что делают художники?

- Это которые рисуют черной и красной краской вывески для ростовщиков?

- Они самые. Правда, я еще не возвысился до вывесок. Этим занимаются только маститые академики. А я хочу нарисовать ваш портрет.

- Зачем?

- Просто так, потому что у вас премилая мордашка. Моя мастерская на этом же этаже, через площадку, будете приходить туда три раза в неделю к одиннадцати утра да сидеть смирно, чтоб я мог вас рисовать, а я за это стану платить вам каждую неделю три фунта. Вот покамест фунт в задаток.

- За здорово живешь? Ну и дела! - Девушка повертела монету на ладони и опять разревелась, что было уже совсем глупо. - И вы, благодетели, не боитесь, что я вас одурачу?

- Нет. На это способны только бессовестные девушки. Не позабудьте адрес. Кстати, как вас зовут?

- Бесси... Бесси... А фамилия вам без надобности. Ну, Бесси Голь. Голь Перекатная, ежели хотите. Сами-то вы кто будете? Только все едино, нашей сестре никто не говорит настоящего имени.

Дик вопросительно посмотрел на Торпенхау.

- Я Хелдар, а фамилия моего друга - Торпенхау. Приходите непременно. Вы где живете?

- На Южном берегу... Снимаю комнату за пять шиллингов шесть пенсов в неделю. А вы не шутили, когда обещались платить мне три фунта?

- Сами увидите. И вот что, Бесси, не приходите накрашенной. Это портит кожу, и кроме того, у меня есть всякие краски, какие только душе угодно.

Бесси ушла, вытирая щеки рваным носовым платком. Друзья переглянулись.

- А ты, брат, молодчина, - сказал Торпенхау.

- Боюсь, что верней будет назвать меня дураком. Не наше дело возвращать на путь добродетели всякую Голь Перекатную. И не дело пускать женщину на наш этаж.

- Может, она больше и не придет.

- Придет, ежели убедилась, что здесь ей будет сытно и тепло. Я уверен, что придет, к моему несчастью. Но запомни, дружище, она никакая не женщина: она нужна мне только как модель. Заруби это себе на носу.

- Еще чего выдумал! Да ведь она просто жалкое чучело - панельная девка, только и всего.

- Это тебе сейчас кажется. Вот погоди, дай ей отъесться и освоиться. Такие блондиночки быстро полнеют. Через недельку-другую, когда жалкий страх в ее глазах рассеется, ты ее не узнаешь. Она ободрится, повеселеет и станет для меня бесполезной.

- Но ведь ты, конечно, взял ее только из милосердия?.. И мне в угоду?

- Я не имею обыкновения играть с огнем в угоду кому бы то ни было. Я же сказал, что само небо послало ее мне для работы над Меланхолией.

- Сроду не слыхал о такой особе.

- Ну что это за друг, который не умеет понимать без слов? Ты должен угадывать мои мысли. Заметил ли ты, каким я стал брюзгой?

- Само собою. Но мало ли по какому поводу ты, бывает, брюзжишь, начиная со скверного табака и кончая бессовестными перекупщиками. А с некоторых пор ты перестал со мной откровенничать.

- Это было возвышенное и вдохновенное брюзжание. Ты должен был догадаться, что оно относится к Меланхолии. - Дик умолк, взял друга под руку и прошелся с ним по комнате. Потом толкнул его в бок. - Ну, теперь до тебя дошло? Жалкая растерянность Бесси и ужас в ее глазах совпадают с кое-какими признаками скорби, которую я недавно пережил сам. Столь же важны цвета, оранжевый и черный, каждый с двумя оттенками. Но я не могу растолковывать такие тонкости натощак.

- Право, это похоже на бред. Слушай, Дик, вместо того чтоб нести вздор о лицах, глазах и всяких переживаниях, продолжал бы ты лучше и впредь малевать своих солдат.

- Ты так полагаешь?

Дик начал притопывать каблуками, подпевая:

- Надуты все, как индюки, когда полна сума,

Гогочут и хохочут, и всюду им раздолье;

На радостях сходя с ума, когда трещит сума,

От горя сходят все с ума, став перекатной голью.

А потом, чтобы отвести душу, он сел и написал Мейзи письмо на четырех страницах, полное советов и благих пожеланий, дав клятву целиком посвятить себя работе, как только снова явится Бесси.

Девушка пришла ненакрашенная и одетая без всяких претензий, как ей было велено, но при этом то робела, то напускала на себя преувеличенную развязность. Когда же она убедилась, что надо только смирно сидеть на месте, а больше от нее ничего не требуют, то осмелела и начала высказываться по поводу обстановки в мастерской без стеснения и зачастую вполне справедливо. Она радовалась теплу, удобству и избавлению от страха перед побоями. Дик сделал несколько этюдов ее головы в одну краску, но подлинный образ Меланхолии ему пока еще не удавался.