Том 23. Её величество Любовь - Лидия Чарская

И, действительно, вот они стоят один против другого. Китти не смеет поднять на него взор, и сердце ее полно отчаянья и любви.

Пользуясь краткой передышкой в работе, она тут, подле Бориса, приехавшего навестить Анатолия, пока их часть, меняя расположение позиций, идет мимо города.

Мансуров смотрит на опущенную золотую головку, на смущенные глаза и истаявшее личико, видит волнение и радость, охватившие Китти.

— Екатерина Владимировна, скажите! Ведь то был сон, мучительный и страшный кошмар?

Китти смущенно взглядывает на него.

— Да, кошмар, Борис, да!

— И вы не забыли меня?

— Никогда, Борис, никогда! — твердо отвечает Китти.

— А тогда, когда говорили те жестокие, те жуткие слова, тогда…

— Я говорила их против своей воли, Борис.

— И…

— И любила вас, Борис, не переставая, все время, все время.

Мансуров весь загорается радостью; от волнения он почти задыхается и лишь с трудом находит силы спросить:

— Дитя мое, так почему же?

Китти на минуту задумывается, видимо, борясь с собой. Наконец она тихо говорит:

— После, после, Борис. Я вам скажу об этом лишь тогда, когда окончательно исчезнет мой кошмар, когда дальнейшие труд, искупление, великая любовь и страданье за других окончательно сотрут мои собственные муки.

— О каком искуплении вы говорите, дорогая? Что бы ни было, какая бы страшная вина ни лежала на вас, я не смею даже говорить, заикаться о возможности прощения. Вы выше всего этого, Китти. И верьте мне, радость моя! Когда бы вы ни позвали меня, я приду к вам и почту за счастье, за особую честь назвать вас тем же, кем вы были раньше для меня.

— Благодарю вас, Борис. Я принимаю от вас это счастье, но пока, милый, дай мне довести мое скромное, маленькое дело, дай мне исполнить свою задачу до конца! Я должна на время забыть наше личное счастье и послужить тем, кто беззаветно идет на великий подвиг самоотречения, а там я — твоя, и уже навсегда, до могилы.

— Я буду ждать, Китти. Я запасусь терпением, дорогая, — говорит Борис, целуя бледные руки любимой женщины.

Они расстаются снова, но каждый уносит с собою радость облегченного страдания и пламя новой надежды.

Проданный талант

— Итак, ты едешь?

— Решено окончательно. Еду. Прощай.

Ратманин поднял на товарища красивые черные глаза. В них отразилась вся стойкая, непоколебимая натура юноши. Он помолчал немного, потом сказал:

— Ты должен мне дать слово, Студнев, навещать ее часто, часто… и сообщать мне все, что ей надо… Умоляю тебя об этом ради всего дорогого. Она ведь мне не напишет, если будет в чем-либо нуждаться, ты ее не знаешь, да, Студнев, ты не знаешь моей матери или, по крайней мере, мало ее знаешь. Это, это…

— Святая, — произнес белокурый, плотный, некрасивый юноша, Сергей Студнев, полная противоположность высокому, тонкому, изящному Ратманину.

— Святая и ангел!.. — подтвердил последний и хотел прибавить еще что-то, но стук в дверь и нежный голосок за нею заставили его разом замолчать и насторожиться.

— Вот и я. К вам можно? — Анна Викторовна Ратманина появилась на пороге.

Это была худая, молодая еще женщина, с усталым но необычайно красивым лицом, большими, впалыми, черными глазами. Несмотря на более чем скромный, даже бедный костюм, небрежную прическу, показывавшую, что Анна Викторовна мало обращает внимания на свою внешность, — это была в полном смысле слова красавица. При виде ее трудно было сказать, что она мать такого взрослого, семнадцатилетнего юноши, как Алексей Ратманин.

Ее сын мало походил на нее. Только ее глаза, мечтательные, грустные и глубокие, как море, были совершенно такие же, как у Алексея.

— Ну, вот и я, — произнесла она, протягивая руки обоим юношам сразу и награждая сына одним из тех взглядов, который может дарить только безумно любящая своего ребенка мать. — До поезда остался час. Я пришла посидеть в "нашем уголке", Алеша. — И она любовно окинула крошечную, обставленную более чем скромно, комнатку сына.

— Вот и отлично! А я вам мешать не буду. Прощай, Алексей! Дай Бог тебе удачи и счастья в столице. До свиданья! Возвращайся скорее с громкою славою и полным карманом денег, — говорил Студнев шутливым тоном.

Товарищи обнялись.

— Помни же! Ты обещал мне позаботиться о маме! — успел сказать другу Ратманин.

— Да уж ладно, ладно. Буду помнить. Ты только сам не забывай нас, пиши почаще.

И, сильно тряхнув руку товарища, Студнев вышел.

— На вокзале увидимся! — крикнул он с порога.

Едва только он вышел, как Анна Викторовна нежно и сильно обхватила кудрявую голову Алеши, прижала к груди и прошептала с внезапно застлавшими глаза слезами:

— Милый мой! Сокровище мое! Мальчик мой единственный! Хорошо ли я делаю, что отпускаю тебя? Алеша мой! Что ты будешь там делать один без меня. Как ты устроишься? Ведь ты привык к моей заботе и ласке! Я с ума схожу, Алеша, когда подумаю о том, как ты будешь одинок в чужом большом городе.

Она хотела добавить еще что-то, но не выдержала и заплакала, опустившись на стул. Ратманин положил ей на колени свою красивую, темнокудрую голову и заговорил взволнованно:

— Мама, золото мое… родная мама… не плачь! Ведь там, в столице, ждет твоего сына слава, ждет успех… А главное, занявшись серьезно искусством, я надеюсь, что в состоянии буду дать и тебе вздохнуть свободно. Ведь ты слепишь глаза за этим ужасным вышиваньем гладью. Помнишь, что сказал доктор? При таком труде тебе не хватит твоих глаз и на два года… Это ужасно, мама! Я ежемесячно стану высылать тебе мой заработок… Милая ты моя мамочка!

Анна Викторовна перестала плакать. Она сидела задумчивая, притихшая и любовалась своим большим, умным, добрым и талантливым мальчиком.

Весь город знает, как он талантлив, ее Алеша; весь город знает, как он всеми силами старается облегчить тяжелую долю матери-труженицы. Но в маленьком Вольске негде развиться таланту юноши, негде найти сбыт работам, за которыми немногие жившие там знатоки признают уже давно выдающиеся достоинства. Давно уже Анне Викторовне говорят, что ее Алеше нужно ехать в столицу, где из ее сына мог бы выйти выдающийся художник, но она и слышать не хотела о том, чтобы расстаться с своим ненаглядным, единственным сынишкою. Но теперь сам Алексей выразил твердое намерение ехать в столицу — и она не будет противиться ему. Пусть едет — раз иначе нельзя. Она не будет горевать больше… Ей нельзя удерживать его, мешать ему… Кто знает? Может быть, столица, этот чуждый, неведомый им обоим, страшный город, даст славу и деньги ее Алексею.

И она быстро осушила последние дрожащие на ее ресницах слезинки и сказала:

— С Богом, мой мальчик… А я здесь буду молиться за тебя…

Как во сне ехал Алексей Ратманин по шумным, суетливым петербургским улицам. И не только сейчас, а все время от Вольска до Петербурга казалось ему одним сплошным тяжелым кошмаром. Прощанье с матерью, с любимым учителем — художником Волиным и другом Сергеем, слезы мамочки, ее последние напутствия и благословения, долгий, как вечность, путь, приезд и эта совсем чужая ему сутолока на чужих улицах в чужом городе — совершенно закружили его. Полуживой от усталости, он таскался уже около часа по городу, стараясь найти себе дешевенькую комнату со столом, но всюду, куда ни подвозил его извозчик, нанятый им у вокзала, куда бы ни заходил Алеша, все не подходило ему. То цены за комнату пугали его, то ему показывали такую темную конуру, где ни в коем случае нельзя было заниматься живописью.

Но вот извозчик, проехав целый ряд разных улиц, остановился в каком-то узком переулке, перед деревянным невзрачным домом, у ворот которого на стене висело несколько зеленых билетиков о сдаче комнат.

— Посмотрите, барин, — сказал извозчик, — здесь, кажись, фатерки дешевые… Давеча студента возил, тот тоже здесь комнату снял…

Алексей выскочил из саней и, оставив свой чемоданчик и ящик с красками на попечение извозчика, бросился в ворота и в следующую же минуту звонил у дверей первой квартиры.

Заскрипели легкие шаги за дверью.

— Кто там? — послышался женский голос.

"Господи! Совсем точно мамин голос", — мелькнуло в голове Алеши и даже дух захватило у него в груди.

Дверь распахнулась, и хорошенькая молодая девушка появилась на пороге.

— Здесь сдается комната? — спросил Ратманин.

— Пожалуйте, здесь, я покажу вам, — и ласково кивнув белокурой головкой, девушка прошла вперед.

Алексей последовал за нею. Комнатка, в которую она привела его, была небольшая, но очень уютная и вся залитая солнцем.

— Ну-с, как вам нравится эта комната? — спросила девушка.

— Комната очень хорошая, — ответил Ратманин. — Мне бы она вполне подошла, только если цена…