Зимний ветер - Валентин Катаев

– Хиба же вокруг мало дивчат? – нежно промурлыкал Чабан, скромно опустив густые ресницы.

– Так, я вижу, тебе здесь, в тылу, совсем не плохо.

– Як охфицеру, так и его вестовому! – вздохнул Чабан.

– Ну, ты, брат, до меня не равняйся. Обнаглел.

– Так точно!

Вечером, как в былые времена, вся семья собралась к ужину: не было только Моти, дежурившей в лазарете.

Сначала появились Женька и Павлик, ободранные, как коты, голодные, с поясами, надетыми через плечо. Павлик шел впереди с рапирой в руке, а Женька тащил за ним целую вязанку каких-то странных палашей и эспадронов.

– Сваливай в угол. Завтра будем раздавать отряду по списку. А, братуха, здорово! – воскликнул он, увидев Петю, и с весьма независимым видом протянул ему руку.

С того времени, как они в последний раз виделись в лазарете, Павлик еще более вытянулся, возмужал, огрубел. Если бы не гимназическая куртка и фуражка (впрочем, уже с вырванным гербом), то он ничем не отличался от простого рабочего паренька с Сахалинчика.

– Это что за оружие? – спросил Петя, любуясь лицом брата, его грозно сверкающими и в то же время ясными глазами.

– Оружие нашего отряда, – ответил Павлик. – Мы с Женькой только что его реквизировали в нашем гимназическом зале.

– Попросту сперли? – сказал Петя.

– Не сперли, а реквизировали, – строго ответил Павлик, взглянув на брата с неодобрением. – Эспадроны и палаши. Они хотя и учебные, да могут пригодиться.

– Такой штукой кого-нибудь стукнешь по голове – не обрадуешься, – заметил Женька.

– Да кого же?

– Юнкеров, бойскаутов, гайдамаков, если придется. А что? Скажешь, нет? – спросил, прищурившись, Женька, заметив, что Петя иронически улыбается.

– У нас молодежный отряд при Красной гвардии железнодорожного района, – сказал Павлик. – Я командир. Женька – адъютант. Дай кортик!

– Может быть, тебе еще шпоры дать?

– Шпоры можешь оставить себе. А кортик дай. Тебе он зачем? А для нас все-таки оружие.

– Вы же марсияне. У вас тепловые лучи. Или не марсияне, а… как вас там? Улы-улы-улы!

– Нет, – серьезно сказал Павлик, – мы уже не марсияне.

– Ну, значит, "когда проснется спящий".

– Не спящий. А у тебя револьвера исправного нет?

– Ого! – сказал Петя не без гордости.

Он полез в свой сундучок и вынул из него завернутый в промасленную холстинку великолепный вороненый кольт, полученный накануне ранения и еще ни разу не стрелявший.

– И патроны? – с восторгом воскликнул Павлик.

– Или! – гордо ответил Петя и выложил на стол плоскую тяжелую коробку. – Сто штук!

– Покажь, – простонал Павлик. – Ну, не будь вредный! – Он протянул руку к коробке.

– Не лапай, не купишь, – сказал Петя холодно и снял с коробки крышку.

Павлик и Женька в один голос ахнули. Сто штук толстеньких, тяжеленьких патронов с выпуклыми нетронутыми капсюлями маслянисто блестели в коробочке, тесно прижатые друг к другу.

– Меняюсь на что хочешь! – даже не воскликнул и не простонал, а прямо-таки взвыл Павлик, вцепившись изо всех сил в плечо своего адъютанта, у которого от жадности побелели губы.

Петя с нестерпимым высокомерием согнул руку и показал Павлику локоть.

– На!

Затем он запер патроны и пистолет в сундучок.

– Но имейте в виду, габелки! – строго сказал он, заметив, что мальчики молниеносно переглянулись. – Не думайте сбондить. Оторву руки и ноги.

19

ПРИВЕТ ИЗ ПЕТРОГРАДА

Пришел Терентий в черной кожаной фуражке, с повязкой Красной гвардии на рукаве. Он завел усы, черные, с проседью, отчего его добродушное лицо, побитое оспой, показалось Пете похудевшим, сердитым.

Поверх пальто он был перепоясан офицерским кожаным поясом с наганом в потертой кобуре. Под мышкой он держал буханку солдатского хлеба, завернутую в платок.

– О! – сказал он, увидев Петю, и широко улыбнулся, отчего лицо его стало таким же, как прежде, – круглым, добродушным. – Не знаю даже, как мне теперь называть тебя: чи Петр Васильевич, чи просто Петя?

– Петя, Петя! – весело отвечал Петя, и они обнялись.

Затем все вместе – и Чабан тоже – ужинали жидким супом с толстыми серыми макаронами и большим количеством лаврового листа.

Суп этот раздобыл все тот же Чабан в кухне железнодорожного батальона, где у него оказался земляк-кашевар.

После ужина пили морковный чай "вприглядку". Видно, с продуктами в городе было совсем неважно.

Однако Петя ел с большим удовольствием, по-солдатски подставляя под ложку ломоть хлеба. Впервые за многие месяцы он чувствовал себя просто, покойно, "как дома".

Едва выпили по кружке чаю, как в окно постучали. Терентий засуетился, стал собираться.

– Сейчас! – крикнул он в окно, и лицо его в один миг стало собранным, строгим.

Он оправил пояс, передвинул кобуру и уже с порога обернулся к Пете:

– Ну, теперь я на всю ночь. А ты ложись, отдыхай. Завтра поговорим, решим, что и как.

Следом за Терентием быстро оделись и, сунув в карман по куску хлеба, выскочили на улицу Павлик и Женька.

– Куда же вы? – слабо крикнула им вдогонку хозяйка, но тут же махнула рукой: видно, давно уже к этому привыкла. – Ложитесь, Петичка, отдыхайте, – сказала она, глядя на Петю со своей обычной покорной, несколько грустной улыбкой, чуть заметно покачивая головой, словно не переставая про себя удивляться, как быстро летит время и как быстро из маленького мальчика Пети вдруг получился офицер с погонами, и шпорами, и даже ресничками молоденьких усиков над верхней губой.

– Матрена Федоровна, – сказал Чабан, появляясь в дверях, – я уже зараз натаскал вам воды в кадушку. Ничего больше не потребуется?

– Спасибо, больше ничего.

– Так разрешите, господин прапорщик, ненадолго отлучиться?

Пете стало смешно. В сущности, они оба были теперь дезертирами, но, несмотря на это, связь начальника и подчиненного держалась между ними еще довольно крепко.

– Ладно, отлучайся, – милостиво разрешил Петя, – небось торопишься куда-нибудь к девчатам?

– Так точно. До барышень.

– Валяй!

Теперь, когда Петя вспомнил, что Мотину маму зовут Матрена Федоровна, ему стало легче.

– Такие-то дела, Матрена Федоровна, – сказал он, сладко зевая и кладя голову на стол.

А она смотрела на него, пригорюнившись, как на сироту.

Перед оном Петя накинул на плечи шинель и вышел за калитку постоять.

Было темно, холодно, сыро. Ближние Мельницы спали. На станции Одесская-товарная слышалось кряканье железнодорожных рожков, свистки маневрового локомотива, раскатистое постукивание вагонных буферов.

Эти звуки, которые прежде вызывали у Пети манящие чувства дальних странствий, теперь потеряли всю свою таинственную прелесть и уже ничего не говорили его воображению, кроме того, что вот, наверное, составляется воинский эшелон или санитарный поезд.

Но со всем этим было уже покончено.

Изредка далеко за выгоном, в районе казарм, постреливали, но эти одиночные винтовочные выстрелы доносились как бы из другого мира, не имевшего к Пете никакого отношения.

Петя стал думать о своей любви. Сердце его загорелось. Он очень ясно представил Ирен и себя, поцелуи, свечи, темную парадную. Но, как ни странно, это все тоже происходило как бы в другом мире, отделенном от Пети тишиной холодной ночи.

Посреди улицы прошел патруль Красной гвардии.

Один из патрульных остановился возле Пети:

– Кто?

– Свои.

Патрульный посветил на Петю электрическим фонариком.

– Офицер?

– Так точно.

– Что здесь делаешь?

– Стою.

– Документы.

– Брось, Афоня, не видишь? Это же сын учителя Бачея, прапорщик, живет у Черноиваненок. Я его знаю.

– А! Ну, ничего. Живите. Спокойной ночи. Фонарик погас. Патруль пошел дальше вдоль темных, тихих хибарок Ближних Мельниц.

"Однако как они хорошо все знают, все помнят!" – подумал Петя.

В одном месте над крышами туманный воздух светился. Там были железнодорожные мастерские. Оттуда доносился ровный шум работающих станков. Работали днем и ночью, в три смены. Что там делали? Вероятно, как и на всех заводах, точили шрапнельные стаканы.

Петя улавливал в ночной тишине ровный, непрерывный звук токарных станков и шелест трансмиссий, работавших на оборону.

Неужели эти шрапнели и гранаты еще куда-то полетят и будут разрываться, ломая дома, убивая людей? Неужели еще не все кончено?

Утром прибежала после ночного дежурства Мотя. Петя услышал из своего сарайчика ее возбужденный веселый голос.

Немного погодя она заглянула в сарайчик.

– А хлопчики так еще и не возвращались? – сказала она, увидев, что кровать Женьки и Павлика пуста. – Анисима тоже нема. Ничего себе вестовой. Каждую ночь гуляет. Ну, как вы, Петя, устроились на старом месте? – спросила она, заметив, что Петя не спит.

– Доброе вам утро.

Утро было действительно доброе, ядреное. Ночью сильно похолодало. Из полуоткрытой двери со двора пылала поздняя октябрьская заря, и Мотина фигура в солдатском ватнике, короткой юбке и высоких ботинках вся была охвачена темно-красным угрюмым светом.