(Не)учебный роман - Юлия Бонд

несколько дней со сном совсем туго было, поэтому и в царство Морфея провалилась.

Сколько проспала? Не знаю. Глаза открыла и перед собой его увидела. Рядом сидел, всё на том же краю кровати. Встревоженно смотрел, будто я исчезнуть могла. Улыбнулся. В глазах блеск отразился, а на лице — подобие радости.

— Я сказал бы, с добрым утром, но уже давно не утро. Как ты себя чувствуешь? Я поесть принёс, так что бегом ужинать, — тон строгий, но без злобы.

— Не хочу, — отрицательно головой только успела кивнуть, как его руки взяли мое тело в плен.

— Соболева, я тебе сейчас дам "Не хочу"! Марш за стол. Худенькая совсем стала. Ветром скоро сдувать начнёт, гири с собой носить придётся, — ухмыльнулась его заботе.

Печется да выговаривает, как родитель просто. Интересно, он со своей дочерью тоже так общается? В сердце тоска защемила. Ну, зачем о дочери его вспомнила? Мазохистка, что ли?

Есть все же пришлось. Под строгим контролем Ариевского. Все подсовывал под руки. «Это попробуй, то попробуй», — совсем продохнуть не давал. Полный рот набила, жевать едва успевала, а он одобрительно головой кивал и все приговаривал «Еще чуть-чуть».

— За маму, за папу, — точно в родителя превратился. Ложку отобрал и кормить принялся. Уворачивалась, как могла. Тщетно.

— У меня нет папы, — воспротивилась в очередной раз. Наелась совсем, да только Тимур иначе считал.

— Тогда давай за меня, а, лисенок? Еще одну ложечку, пожалуйста, — поддалась на уговоры. Съела еще одну ложку.

— Умница, — только сказать успел, как дверь нараспашку открылась.

Сердце в пятки ушло. Недвусмысленная картина предстала Вольскому на обзор. Я сидела на коленях у Тимура, будто ребенок малый, и позволяла себя кормить. Волчий оскал на лице Вольского отразился печальной струной где-то внутри. Сильнее прижалась к Ариевскому. Внутренний голос только пикнуть успел и, кажется, под стол спрятался, предательски забившись в угол.

15

Вслед за Тимом вошли братец и мама. Мама прятала взгляд куда-то в пол, в то время, как я, откровенно смотрела ей прямо в глаза. Ну, разве так можно? Разве можно дочери своей свинью подсунуть? Зачем Тиму все рассказала, если знала, что я не одна в больнице? Для чего всю эту интригу затеяла? Мужчины же не из металла сделаны. Фейс друг другу начистят, а всё из-за кого?

Вольского немного качнуло, когда он с порога два резких шага сделал. К стене прижался, схватившись за бок. На лице гримаса боли застыла. Я в тот час на коленях Ариевского подскочила. В считанные секунды возле Тима оказалась. За руку его взяла, испугавшись очень. Железные тиски сковали пальцы. Вольский презрительный взгляд бросил куда-то за мою спину.

— Не нужно, Тим, — опередила его. Нежным голосом протянула, намереваясь гнев смягчить.

— Выйдете все. — Рявкнул Вольский, окидывая взглядом всех присутствующих, а затем к Ариевскому обратился, — ты остаешься.

Ванька и слова сказать не успел, как мама за руку схватила. Почти вытолкала его из палаты. Наедине остались. Ариевский продолжал сидеть на стуле, слегка выпятив вперед грудь. Возможно, в другой жизни меня бы позабавило, как мужики приосаниваются друг перед другом. Но я по-прежнему не верила эзотерике, а потому и боязно стало.

Возле Вольского всё время стояла. Волновалась, что он с поломанными ребрами в драку надумает полезть. Сам же говорил, что ребра сломает Ариевскому, если тот посмеет сунуться ко мне, а так получилось, что у самого ребра в тугом корсете, причём по его собственной глупости, не иначе.

— Тим, не надо, — руки на грудь положила, когда Вольский намерился приблизиться к нему, моему бывшему кошмару.

— Малыш, не вмешивайся. У нас с тобой будет отдельный разговор, — меня тактично отодвинули в сторону, будто небольшую тумбочку.

Я только моргнула, как Тим к Ариевскому подошёл и сел за один стол. Мужчин разделял какой-то метр, а, может быть, и того меньше. Напряженная обстановка царила в комнате. Я слышала тяжелое дыхание каждого из них.

Воспоминания в подкорку ворвались. Лет десять назад я проходила подобное, когда два одноклассника пытались одновременно ухаживать за одной белобрысой девочкой. Подрались тогда сильно, даже к директору школы вызывали, причем всю троицу. Так стыдно мне никогда не было. Удивительно, время идёт, но ничего не меняется. Мужики по-прежнему не могут поделить своих игрушек. Только игрушкой быть совсем не хотелось. Не о таком я мечтала, когда книги о большой любви взапой читала, будучи юной девицей.

— Слушай, инструктор. Я много говорить не буду. Просто предупрежу. Один, мать его, раз! Отвали от Леси. Исчезни с нашего горизонта, иначе, — я дрогнула от высоких нот в голосе. Всем телом в стену вжалась, боясь пошевелиться.

— Что? Что "иначе"? — оскалился Ариевский. Его голос был привычным, вот только звучал как-то странно, что ли. Будто кусок здоровенного металла лязгал о бетонный пол.

— Ты, вроже, мужик не глупый, но похоже, решил в героя-любовника поиграть. Так вот. Не с той играешь, инструктор. Я любому почки отобью за неё. Понимаешь, о чём говорю?

Вольский угрожающе приблизился к Тимуру, да только последний и бровью не повёл. Казалось, что пылкая речь Тима его вообще никаким боком не задела. От того он и ухмылялся криво, на одну сторону.

— Тебе бы повзрослеть не мешало, молодой человек. Времена царской империи и крепостного права давно остались в прошлом, или твои мажорские принципы не считаются с мнением других людей? Ты у Леси спрашивал, хочет ли она, чтобы я исчез? — Одновременно мужчины обернулись в мою сторону, а я точно с линолеумом сравнялась. По стеночке, сантиметр за сантиметром, сползать стала.

Две пары глаз уставились на меня. Холодный пот покрыл всю спину. Добегалась, девка!

— Лесь, выйди! — первым заговорил Вольский. Взглядом пронзительным окинул, будто гвоздем к той самой стене прибил.

Ощутила себя героиней из стихотворения Марины Цветаевой:

"Пригвождена к позорному столбу

Славянской совести старинной,

С змеею в сердце и с клеймом на лбу,

Я утверждаю, что — невинна".

Очнулась, когда Вольский повторил свою просьбу, которую Ариевский не стал оспаривать. Хоть