Искатель. 1986. Выпуск №5 - Валерий Алексеев

Мы осторожно спустились вниз, на песок.

— Что, пусто? — злорадно спросил нас Зо Мьин. — Герр Боост ничего там не забыл?

— Ты отдыхай, дорогой, — сказал ему Тан Тун. — У тебя впереди много трудностей.

И хотя он говорил по-русски, Зо Мьин отлично его понял. Отошел, угрюмо сел на борт своей лодки.

— По берегу он вряд ли пошел, — сказал Ла Тун. — Далеко, надо идти мимо леса, потом мимо поселка. А тут, — он показал рукой, — должна быть прямая дорога к Маумагану.

Мы огляделись: песок между камнями был весь истоптан. Пока мы находились наверху, Володя с Инкой и Зо Мьином в нетерпении бегали вокруг Змеиной горки.

Между тем солнце начинало садиться, через каких-нибудь полчаса станет смеркаться. Рыбаки с баркаса что-то кричали нам, пора было возвращаться.

— Смотрите, — сказала вдруг Инка, — вот здесь он сидел.

Мы подошли: возле большого покатого валуна в песке отпечатались следы ботинок.

— Осторожно, не топчитесь вокруг, — сказал я. — Надо смерить: может быть, это наши.

Нет, наши следы не подходили. Здесь и в самом деле сидел герр Боост. Должно быть, он уже почувствовал себя плохо: опустился на камень, вытянул ноги, глубоко врывшись каблуками в песок. Встал, пошел между камнями. Дальше, на гальке и ракушечнике, занесенных сюда длинным языком прилива, следов не было, но возле сухой жесткой травы у кустов они снова появились.

— Смотрите, упал, — сказал Володя.

И точно, песок изрыт, трава вмята в почву руками.

— У него руки были все в мелких порезах от травы, — я обратила внимание, — сказала Инка. — Пришлось обработать йодом.

— Значит, он уже был без перчаток, — сказал Володя.

— А может быть, перчаток и вообще не было? — спросил Тан Тун.

Мы вопросительно посмотрели на Инку.

— Были! — уверенно сказала она.

Мы сделали еще несколько шагов. Меж кустами чернела опрокинутая вверх днищем полусгнившая лодка. Она лежала здесь уже давно: борта ее глубоко ушли в почву. Я обернулся: «коитаду» Зо Мьин тупо смотрел в нашу сторону, он ведь не знал, что Хаген ушел отсюда с пустыми руками.

— А если перевернуть? — Володя решительно взялся за киль лодки.

— А если там змейки? — проговорила Инка.

Володя отпрянул.

Дальше следы выходили прямо на тропинку. Тропинка была настолько плотно утоптана, что на ней ничего нельзя было обнаружить.

Тан Тун обошел вокруг лодки, наклонился и показал нам на дыру, зияющую в борту.

— Здесь, — сказал он с уверенностью. И без колебаний сунул руку в дыру.

Столпившись вокруг, мы с беспокойством за ним наблюдали. Вдруг Тан Тун коротко охнул и сел на песок.

— Что? — вскрикнула Инка. — Тан Тунчик, миленький, что? Дай руку! Покажи руку!

Странно улыбаясь, Тан Тун потянул руку из-под лодки, в пальцах ее было зажато черное, длинное, блестящее, пугающе длинное. Мы оцепенели.

— Испугался, — виновато сказал Тан Тун и вытянул черную сумку на «молнии» и на длинном ремне. — Фу, противно.

Присев на корточки, мы наблюдали, как Тан Тун открывает «молнию». Внутри были длинные перчатки из плотной темно-зеленой резины, вывернутые наизнанку, блестящие от сухого талька, коробочка со шприцем…

И вот мы увидели это.

— Чинлон, — улыбаясь сказал Л а Тун.

И правда, размерами и внешним видом это было похоже на плетеный, полый внутри мяч для местной национальной игры. Только мяч этот был весь сплетен из спаянных брошей, серег, колец, заколок, медальонов, нагрудных украшений, браслетов, ожерелий, вензелей, фигурок павлинов, бабочек, цветов, обезьян, лебедей, львов и газелей, танцоров и карликов, чудовищ с высунутыми языками и вывороченными ноздрями… и все это было усыпано темно-красными, темно-зелеными, темно-синими и просто черными бугорками, в которых угадывались потемневшие от времени камни…

Подняв шар обеими руками, Тан Тун передал его Ла Туну. Тот взял «чинлон» на плечо, словно спортивное ядро, крикнул:

— Ого! Девять висов.

Ла Тун ненамного ошибся: шар весил около пуда, а украшений, из которых он был составлен, в спокойной обстановке мы насчитали больше двухсот. И все из чистого золота: взяв горсть песку, Ла Тун потер легонько бок шара, и мы увидели, как засветился красноватым металлом кованый обруч, инкрустированный тремя рядами могонских сапфиров. А на верхушке шара сиял темновато-прозрачный огромный бриллиант, называвшийся в свое время «Звезда Сириама».

Так вот какой сюрприз готовил нам (или себе одному) профессор Боост. Вот из-за чего мы чуть не рухнули со своим «джипом» под откос. Это было маленькое круглое чудо, сделанное с изяществом и с любовью — с любовью, тем более нам непонятною, что видеть эту красоту на верхушке пагоды могли одни только птицы: снизу, от подножия ступы, шар казался бы лишь крохотной золотой искоркой. Теперь эта искорка будет мерцать там, где ей полагается, или займет свое место в музее. Жадные до чужого руки не стали бы беречь это сокровище в целости: дивное сплетение безумных фигур было бы разбито на части, сплющено, расплавлено, распродано, исчезло бы. Теперь не исчезнет.

— Зо Мьин! — крикнул, подняв голову, Тан Тун. — Маун Зо Мьин! Иди сюда, посмотри!

Зо Мьин медленно встал и снова опустился на борт своей лодки. Ноги отказывались ему служить…

Годы прошли после этого, и молодость наша с Инкой прошла. Мир, конечно, тесен, но не настолько, чтоб мы встретили снова наших друзей, чтоб мы вновь оказались в далекой Бирме. Ла Тун, Тан Тун, Тимофей, Оля! Узнаете ли вы себя в этом рассказе? Примите его как привет, полный благодарности и любви.

Александр КЛИМОВ

ПОВЕЛИТЕЛЬ

Равнина была уныла и камениста.

Жуков вышел из шлюзовой камеры и внимательно огляделся. «Почти как на Земле», — с грустью подумал он и пошел к видневшемуся вдали зданию станции. На секунду он обернулся и помахал рукой «Альбатросу», серебристой иглой застывшему посреди равнины. Несколько лет звездолет был его домом или, вернее, частицей того — настоящего дома, по которому инспектор Жуков отчаянно скучал в последние месяцы своего дежурства. Ночами ему снилась степь, волнующаяся разнотравьем, играющая тонкими, чуть горьковатыми запахами…

Где-то в песках скрипнуло невидимое животное. Инспектор даже не остановился. Работа в службе спасения научила его чувствовать опасность. С годами в нем будто поселился крошечный наблюдатель, вовремя предупреждавший о надвигающейся беде. Иногда эта раздвоенность угнетала, и тогда Жуков становился угрюм и раздражителен. Так бывает — устаешь быть сильным, хочется почувствовать себя обычным человеком, а не тем, кто все может.