Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941–1945 - Эрих Керн

Уничтожение царского режима и ликвидация помещиков, буржуазии и зажиточных селян привели к исчезновению социального, экономического и духовного различия между пролетарскими и крестьянскими массами, пережившими «русский холокост» (по количеству жертв на порядок превышающий хорошо известный еврейский (от 2,7 до 5,7 млн, последняя цифра многими считается сильно завышенной) или геноцид армян в Турции – 1,5 млн. К 30 млн жертв революции (в основном от голода и эпидемий, но несколько миллионов унес террор) надо добавить около 10 млн погибших в ходе коллективизации и индустриализации. Еще некоторое количество людей погибло в ходе «селекции», осуществлявшейся в 1921–1941 гг. органами, – «просто расстреляно» было около 700 тыс., сколько умерло раньше времени от тяжких условий жизни – могут подсчитать демографы. Однако вопрос о «русском холокосте», в отличие от еврейского и армянского, пока упорно замалчивается. – Ред.). Для них наряду с новым экономическим устройством нужно было создать и новый социальный порядок. Ее концепцию заимствовали у практиковавшегося в экономической сфере коллективизма, а ее первой жертвой стали сохранившиеся после Октябрьской революции остатки индивидуализма как нравственной силы. Основой всех аспектов и сторон советской жизни сделались «массы».

Эти рожденные новой эпохой массы, воодушевленные новыми идеалами и целями, полностью обособились от остального мира. Они уже не понимали того, что происходило за пределами границ новой России, изъяснялись уже на своем специфическом языке, на нем говорили также их сердца и разум. Подобному развитию, вне всякого сомнения, во многом способствовали благоприятные внешние условия: пресловутый экономический эксперимент не удался бы нигде в Европе, кроме как на необъятных просторах России. Россия, самостоятельное государство, оставалась изолированной от западного влияния, а экономические промахи в одних областях уравновешивались успехами в других. Аналогичным образом обстояло дело и с экспериментом в духовной сфере. Ни у какого другого народа он не зашел бы так далеко, как у русских. Русские люди издавна с недоверием и подозрительностью относились к своим соседям (было за что. – Ред.) и истово верили в свое предназначение в качестве спасителей мира от всех бед и пороков. У русских любая идея становится религией, даже атеизм. Не последнюю и не менее важную роль сыграло и то обстоятельство, что все эти эксперименты усилили стадные чувства славянских рас. Эти расовые и географические факторы в сочетании с присущей Москве настойчивостью в достижении поставленных целей, невзирая на любые жертвы и препятствия, явились ценнейшими союзниками большевиков при осуществлении ими упомянутого эксперимента.

С вторжением вооруженных сил Германии эксперимент оказался в смертельной опасности. Сталинская политическая изоляция была нарушена, занавес приподнят, и у народов Советского Союза, несмотря на все допущенные нами ошибки, появилась возможность для сравнения. А это уже представляло прямую угрозу самим основам большевизма, особенно если затрагивался чрезвычайно чувствительный вопрос относительно уровня и образа жизни простого люда. Тогда внезапно спадали разбитые вдребезги оковы коллективизма, и перед изумленным взором на горизонте возникал совсем иной мир. Быть может, еще не очень ясный и в чем-то проблематичный из-за издержек войны и многочисленных ошибок германской военной и гражданской администрации, но все же более желанный в сравнении с большевистским «раем».

В этот решающий момент для всего человечества большевиков (уже политических банкротов) спасли превратные представлениям немцев о русских и соответствующее этим представлениям обращение с ними. Но это было еще не все. Побудив русский народ, как при наполеоновском нашествии, дружно встать на защиту своей земли, мы тем самым помогли большевикам добиться внутренней политической консолидации, превосходившей все их самые смелые мечты, и наделить эту войну ореолом «священной и патриотической».

Своим неоправданно жестким администрированием, так напоминавшим царскую Русь времен боярского правления (в представлении эсэсовских политинформаторов. Скорее – времен татаро-монгольского ига или периода военного коммунизма 1918–1921 гг. – Ред.), своим полным игнорированием советской (и русской. – Ред.) истории, непониманием национальных и психологических потребностей измученных людей мы поставили население России, только-только пробуждавшееся от оцепенения, перед необходимостью выбирать между германской нагайкой и большевизмом.

Перед лицом допущенных немцами грубых человеческих и политических просчетов и промахов русские и другие народы СССР проголосовали за большевизм, имевший хотя бы то преимущество, что являлся продуктом не чужеземного, а собственного, отечественного производства.

Сталин моментально ухватился за брошенный ему недальновидным германским руководством (как нельзя кстати!) спасательный круг и, с необыкновенным проворством приспосабливаясь к изменившейся ситуации, сумел с молниеносной быстротой вновь оживить уже отходивший большевизм, на этот раз, однако, без Маркса и Ленина. Сталин восстановил прежние символы и воинские знаки различия (гвардия, офицерство, погоны и др.), выброшенные ранее большевиками на помойку, поспешно очистил их от кровавых пятен, оставленных Октябрьской революцией, и вручил торжественно и с надлежащей помпой уцелевшим остаткам разбитых дивизий Красной армии (понятие «гвардия» было возвращено приказом от 18 сентября 1941 г., и звание гвардейских было присвоено не разбитым, а отличившимся дивизиям. Погоны были введены в январе – феврале 1943 г., когда уже становилось ясно, что победа над Германией – только вопрос времени. В 1943 г. было восстановлено патриаршество, открыты тысячи приходов – война со своим народом была прекращена, многим казалось, что навсегда. – Ред.).

Для удовлетворения духовных потребностей (главным образом представителей старшего поколения) большевики не поленились с помощью и под контролем НКВД воссоздать Русскую православную церковь и посадить в министерское кресло лояльного Кремлю святейшего патриарха.

Таким образом, в результате придания войне захватнического, колониального характера одной стороной (Германией) и невиданного в истории политического жонглирования – другой, война за сохранение коммунизма превратилась в войну освободительную, вненародную, что, в свою очередь, позволило Сталину осуществить свою давнюю мечту о соединении марксизма с наследием Московского удельного княжества (скорее – Российской империи!). Родился новый макиавеллизм советского разлива, свободный от каких-либо теоретических и политических принципов. Научный коммунизм уступил место российскому империализму, сохранив, однако, свою внешнюю форму, словесную атрибутику и логику мышления.