Фараон Мернефта - Вера Крыжановская

С того дня в душе моей водворилось спокойствие. Образ Смарагды представлялся моему воображению бледною тенью, не возбуждая больше в груди моей целого ада жгучих страстей. Я даже равнодушно услыхал весть, что вдова Радамеса вышла замуж за Омифера и уехала с ним в Фивы.

Одно только чувство жило в груди моей — надежда отомстить, но я терпеливо ждал случая привести ее в исполнение, потому что Барт говорил правду: терпение доводит до цели.

Во время своего выздоровления я пытался узнать что-нибудь о прошлой жизни Барта, но он никогда мне не говорил, ни кто он, ни откуда. Я узнал только, что он собирается скоро оставить Египет.

Мудрец не принимал никого, кроме небольшого числа больных и одного молодого египтянина, который относился к нему с величайшим благоговением и с которым он запирался по целым часам. Однажды он сам заговорил со мной об отношениях своих к молодому человеку:

— Не удивляйся, Пинехас, моему особенному участию к этому юноше: я приехал сюда нарочно для него. Мы с ним знали друг друга в течение многих земных существований, и теперь он последует за мною в далекую страну, которая была матерью египетской мудрости.

Я догадался, что Барт был родом из Индии. Чувствуя себя совершенно здоровым, я попросил его дать мне какое-нибудь занятие.

— Хорошо, — ответил он, — я научу тебя искусству, которое даст тебе возможность жить без нужды после моего отъезда. Мы должны расстаться, так как я предвижу, что ты совершишь преступления, которые не позволят нам дышать одним воздухом с тобою.

С того дня он стал показывать мне особенный способ бальзамирования трупов, отличный от принятого у нас, в Египте, но гораздо более совершенный и придававший телам вид изумительной свежести и жизненности.

— Я учу тебя этому для того, чтоб ты мог иметь хороший заработок, — говорил он мне не раз, — но вообще я не одобряю бальзамирования. Египтяне дурно делают, сохраняя трупы и тем привязывая душу к материальной оболочке, назначенной к уничтожению.

— Но, — возразил я, — душа утратит полноту своих способностей, если ее материальное тело уничтожится.

— Это большое заблуждение. Душа есть огонь, и огонь же должен отделить ее от временной оболочки. Значит, уничтожение тела огнем, очищающим все, есть самый благородный способ погребения.

Я ревностно принялся за свои новые занятия и иногда посвящал им целые ночи.

В течение этих ночей меня очень интересовало, что делает Барт, который в то время сидел запершись в маленьком гроте внутри пещеры. Хотя он оставался там один, но ко мне порой доносился из грота явственный говор нескольких голосов. Однажды я не выдержал и попросил у него объяснения. Он улыбнулся.

— Меня посещают друзья, — отвечал он, — и я могу показать тебе одного из них. Ты также знал его некогда, но ненавидел, и я опасаюсь, чтоб ты не расстроил нашей беседы.

Я поклялся, что не пошевелюсь. Дождавшись ночи, Барт повел меня в грот и усадил за круглый стол.

Я вспомнил Аменофиса и видение Изиды.

— Да, это то же самое, — заметил мудрец, который, по-видимому, часто читал мои мысли.

Мы сидели безмолвно и неподвижно. Вскоре меня охватила приятная дремота. Я не спал, так как явственно видел фигуру Барта, сидевшего против меня, и грот, слабо освещенный алебастровой лампой, а между тем мне казалось, будто я плаваю в воздухе, слегка колеблемый приятным, свежим ветерком. Мало-помалу каменные стены и свод грота расширились и наконец исчезли. Над головой я увидел звездное небо и луну, серебристые лучи которой озаряли пустынную равнину и обширное водное пространство, гладкое и блестящее как зеркало. То не было сновидением: я вдыхал свежее благоухание, слышал плеск воды и легкий шелест тростника, потом голос Барта:

— Друг, приди побеседовать со мной.

Я весь сосредоточился в зрении и с трепетом увидел, что из тростников постепенно поднялась высокая, величественная фигура человека, одетого в воинские доспехи, с короною Верхнего и Нижнего Египта на голове. Когда луна осветила его прекрасное и бледное лицо, искаженное страданием, я узнал фараона Мернефту, но в том виде, какой он должен был иметь в молодости.

— Несчастный друг, — сказал Барт, простирая руки к видению, — успокойся, покинь наконец это место бедствия, к которому приковывает тебя ярость, и следуй за мною.

Призрак поднял на нас свои мрачные, сверкающие глаза и покачал головой.

После краткого разговора с Бартом на неизвестном мне языке видение медленно повернулось, посылая своему другу прощальный знак рукою и наклонением головы, затем скользнуло на воду и как бы растаяло на ее блестящей поверхности. В то же мгновение я почувствовал резкий, холодный сквозной ветер и очутился в гроте.

— Ах, Барт, — воскликнул я в восторге, — не сон ли был это?

— Нет, — отвечал он, — ты действительно видел Мернефту, моего друга в течение веков.

Я дорого бы дал, чтоб узнать, по какому случаю Барт дружен с духом нашего несчастного фараона, но на этот счет он всегда оставался нем.

Зато мудрый индус часто беседовал со мною о бессмертии души, этой неугасимой искры, из которой вытекают все наши деяния. Со строгой важностью говорил он об ответственности духа по его разлучении с телом, добычей тления.

— Пинехас, — так говорил он, — не правда ли, что смешны и жалки те, кто заглушает в себе лучшие стремления и оскверняет лоно своей мысли недостойным желанием мести, завистью, корыстолюбием? Сколько великих и благородных идей в течение этого времени могло бы возникнуть в их уме! И для кого, о люди, приносите вы эти жертвы? Для неблагодарнейшего из неблагодарных, для того немощного и грубого тела, подверженного всяким страданиям, всяческим болезням, которое при каждом излишестве, каждом злоупотреблении вашими страстями вам же мстит и словно говорит: я не что иное, как прах, нагим являюсь, нагим и ухожу, не унося ничего с собою. Ты видел Мернефту, могущественного государя богатой страны, властелина, малейшему знаку которого повиновались многие тысячи воинов, — и что же? К чему служит ему эта власть, что нужно ему на дне моря, где погребено его тело? Но все преступления, совершенные вами для удовлетворения тщеты этой тленной жизни, вы унесете, Пинехас, в то, более земли населенное, прозрачное пространство, где ты, я, все мы отдадим отчет в наших деяниях и дорого искупим свои проступки, потому что не тело наше грешит, предаваясь преступным удовольствиям, а душа, изобретающая их для него.

Барт пробовал убедить меня, что прощение обид есть бальзам, исцеляющий душевные раны, что я должен отречься от своих злобных чувств и посвятить себя только труду и науке, потому что преступления, которые я совершу, получат строгое возмездие в будущих жизнях. Но я скорее расстался бы с жизнью, чем с надеждою на мщение. Дело возможное, что сам Барт был способен поступать таким образом, как говорил: его всегда спокойный и ясный взор, казалось, никогда не знал ни страданий, ни страстей человеческих.

Я совершенно освоился с этой мирной жизнью в обществе достойного мудреца, но однажды, проснувшись поутру, нашел пещеру пустою.

Барт скрылся, оставив мне прощальное письмо на листке папируса. Он дарил мне все, что находилось в его бывшем жилище, и возобновлял доброжелательный совет отказаться от всяких планов мщения.

Я был очень огорчен отъездом индуса и охотно уклонился бы от всякого общения с людьми, но необходимость приобретать средства к жизни заставила меня работать.

Я стал лечить больных, предсказывать будущее, приготовлять любовные зелья, помогать нетерпеливым наследникам и, наконец, бальзамировать тела умерших по способу Барта. Все эти занятия оплачивались щедро, и в материальном отношении я не мог жаловаться на судьбу, но полное одиночество и душевная пустота тяжко угнетали меня.

Часто я думал об Энохе и Кермозе. Они, может быть, достигли уже земли обетованной и также оставались в неизвестности о моей судьбе. Несколько раз встречал я прежних своих знакомых, но никто из них не узнал египтянина Пинехаса в мрачном маге с длинной бородой, которого народ прозвал чародеем Колхисом.

Так прошло около восьми лет с того дня, когда я очнулся от горячечного забытья в пещере у Барта.

Однажды вечером, тоскуя более обыкновенного, я вздумал прогуляться по городу. В этот день совершалось большое религиозное торжество, весь Танис был полон шума и движения, а поверхность Нила покрывали бесчисленные суда, украшенные флагами и разноцветными фонарями. Я надеялся развлечься, вмешавшись в веселую и оживленную толпу.

Я гулял долго и возвращался уже домой, когда толпа народа, за которой я следовал, задержала меня у ворот богатых палат, убранных высокими шестами с флагами. Очевидно, в этом доме было пиршество, и гости начинали уже разъезжаться, потому что колесницы, паланкины, скороходы и невольники загромождали улицу. Почти в ту же минуту небольшое шествие, впереди которого двигались слуги с горящими факелами, раздвинуло толпу и прошло мимо меня.