Девушка из Золотого Рога - Курбан Саид

Он говорил долго и надменно, а Джон погружался в собственные мысли.

— Сэм, — тихо проговорил он потом, — поверь мне, эта женщина была мне с самого начала несимпатична.

Он грустно покачал головой и сплюнул. Автомобиль покатил в Вену.

А в это время у дома на Рингштрасе остановилась другая машина с разбитым стеклом. Азиадэ взбежала по лестнице и наткнулась на Хасу со шляпой в руках, готового выйти из дома.

— Хаса, — закричала она, всхлипывая, — я обидела твоего друга Курца, я разбила машину, я разорвала сто долларов и бросила их в лицо незнакомым людям, и все это из-за Марион.

Она рыдала, уткнувшись в плечо Хасы. Он нежно поглаживал ее вздрагивающие плечи. Эта дикарка любила его, в этом не было сомнений, даже если такая любовь была незнакомой и непонятной, полной странных порывов, приступов и импульсов. Он погладил ее по голове и спокойно сказал:

— Никакой Марион больше нет, никакой Марион никогда и не было. Есть только Азиадэ.

Азиадэ с благодарностью посмотрела на него.

— Да, — сказала она, — есть только Азиадэ, и она забыла записать номер машины, на которую наехала. Не сердись, Хаса, я не хочу больше водить машину.

Глава 18

Сердито раскуривая сигару, Сэм Дут шел по Рингштрасе. Все ему в этой Вене не нравилось. Улицы казались безбожно широкими, дома постыдно низкими, и ни в одном кинотеатре не было афиши фильмов Джона.

— Летний сезон, — пробурчал он и пошел дальше.

Черт их дернул ехать в Европу, почему нельзя было поехать в Мексику или на Кубу. И вообще, напрасно Джон связался с женщинами, они всегда приносили дому Османов одни только неприятности.

Сэм остановился и стряхнул пепел. Прошло ровно шесть лет с тех пор, как он подобрал оборванного голодного Джона в каком-то подозрительном кабаке в Бовери. Его мудрое греческое сердце сразу почуяло большую удачу. Он накормил беднягу и окрестил его Джоном Ролландом. Однако за накрахмаленной рубашкой под фраком и красным паспортом скрывалась лабильная османская душа.

«Он всего лишь пьяница, — думал Сэм, — и останется таким пока не найдет покой». В душе он был рад тому, что может проявить человеколюбие, не забывая об интересах дела. Если Джон еще года три будет так пьянствовать, он заработает себе больную печень, а через пять лет докатится до «белой горячки». Османы всегда были слабы здоровьем, и тогда все — конец фильмам. Сэм так же нежно заботился о Джоне, как бедный крестьянин о своей корове. «Ему могла бы помочь хорошая жена, — думал он, — верная, покорная женщина, которая заполняла бы его вечера. Ему было бы с кем мечтать о родине, это его так вдохновляет. Он же ненормальный». Сэм Дут пожал плечами, сам он о родине никогда не думал.

Он остановился перед домом с латунной табличкой: «Доктор Александр Хаса», поднялся по широкой лестнице, позвонил в дверь и спросил Азиадэ, после чего его проводили в небольшой эркер.

Сэм Дут считал себя уравновешенным деловым человеком с большим опытом и ясной головой. Но сейчас он остановился как вкопанный, недоуменно моргая.

Ему улыбалась та самая темпераментная блондинка, разорвавшая накануне на мелкие кусочки стодолларовую купюру.

— Ах, — смог лишь произнести Сэм, испуганно осматриваясь по сторонам. К счастью, поблизости не было видно тяжелых предметов.

— Мадам, — начал было он, но почувствовал, что вся заранее заготовленная речь застряла в горле. — Мадам, прошу прощения за вторжение. Нам удалось по номеру машины узнать ваш адрес. Мой друг и я чрезвычайно огорчены тем, что невольно оказались причиной вашего гнева.

— Вы можете говорить по-турецки, — произнесла блондинка, с вызывающим видом посмотрев на него. — Вы очень живо обсуждали на этом языке мою грудь и бедра.

Сэм настороженно следил за ней, уверенный, что сейчас она схватит нож и швырнет ему в голову. Или выцарапает глаза. Женщины, которые так запросто рвут на мелкие клочки стодолларовые бумажки, способны на все.

— Ханум, — сказал он на мягком старо-турецком, — даже если у меня больше грехов, чем песчинок в пустыне, ваши благодеяния ничего не изменят. Вспомните, ханум, когда султан застал великого Саади, творящего грех, поэт воскликнул: «О султан, посмотри на свои грехи, и ты простишь меня».

Сэм Дут был умным человеком, не зря же он родился на Фанаре. Азиадэ радостно захлопала в ладоши.

— Хаса, — позвала она, — иди скорей сюда!

Дверь открылась, и вошел Хаса в белом халате.

— Это один из тех людей, на которых я вчера наехала. Он хорошо воспитан, родом из Стамбула и очень просит простить их. Как мне поступить, Хаса?

— Смилуйся, — сказал Хаса.

Он взглянул на этого толстого, темноволосого человека, который смущенно стоял посреди комнаты, и у него не шевельнулась и тень подозрения, что гость намеревается забрать у него жену, разрушить семью, отнять покой. И все из-за мужчины, которого зовут Ролланд и которому грозит делирий.

— Господин доктор, уважаемая ханум. — Сэм Дут был сама покорность. — Мой друг и я были бы очень рады пригласить вас сегодня в гости. Так редко можно встретить своих земляков в Европе.

Азиадэ вопросительно взглянула на Хасу.

— Иди одна, — сказал Хаса — сегодня четверг, я должен быть на собрании.

Сэм Дут удивился. Как все-таки глупы европейские мужчины. Господь наказывает глупых и помогает умным. Этот доктор позволяет своей златовласой красавице жене уйти с двумя посторонними мужчинами. Это настолько глупо, что не заслуживает даже угрызений совести.

Сэм поклонился и покинул дом.

Сводничество во все века считалось достойным занятием. Еще ассирийские рукописи упоминают о сводниках. В священных дворцах Византии сводники всего мира боролись за честь уложить базилису в царскую постель. Великие Османы рассылали из Стамбула сводников во все стороны света. Князья и паши присылали им в дар женщин.

Сводничество было древним и почтенным занятием, и Сэм Дут очень гордился собой.

Весь вечер Азиадэ сияла от радости. Она стояла перед зеркалом в гардеробной, держа в руках, словно скипетр, тюбик помады. Все-таки турки благородный народ. Они умеют вести себя с дамами, даже если эта дама на них наехала и ругалась. Азиадэ вытянула губы и осторожно провела по ним помадой. Весь нынешний вечер она будет говорить по-турецки. И неважно, кто эти незнакомцы. Главное — они земляки, часть родной земли. Открыв флакончик с духами, она коснулась стеклянной палочкой висков. Ей очень хотелось сегодня вечером говорить об анатолийских селах и маленьких лодках, которые, управляемые крепкими арнаутами, кружат у берегов Мраморного моря. Ей хотелось ощутить пыль азиатских холмов и узких, защищенных от солнца улочек далеких городов.

Азиадэ провела узкой щеточкой по мягким ресницам. Сегодня вечером она будет купаться в океане родных звуков, и незнакомцы будут рассказывать ей об идущих из пустыни верблюдах с желтыми глазами.

— Вот так, — произнесла она, довольно разглядывая свои розовые ногти. Она хотела достойно предстать перед незнакомцами, с которыми она поругалась, и которые несут на своих колодках пыль родной земли. С этим она вышла из дома.

В холле отеля ей навстречу поднялся Сэм Дут. Возле него опустевшие, устремленные в даль глаза, сжатые губы — Джон Ролланд. Он посмотрел на Азиадэ, вежливо пожал ее розовые пальцы. Османский изогнутый нос ощутил аромат ее тела, а губы спокойно произнесли:

— Ваш покорный слуга, ханум.

Они сидели в ресторане отеля. Молчаливый официант обслуживал их стол. Звенели бокалы. Азиадэ рассказывала о своем отце, который жил в Берлине, о братьях, погибших на поле битвы, об их доме на Босфоре.

— Вы давно уехали из Стамбула? — спросила она.

Пустые, подернутые пеленой усталости глаза Джона сверкнули из-под прикрытых век.

«Какая женщина, — подумал он. — Может запросто разорвать деньги, может за себя постоять. Истинная османка, высочайшей стамбульской шлифовки. Никогда нельзя отвергать женщину, которую прежде никогда не видел. Каким же я был идиотом! Но теперь я поумнел. Молитвы лучше, чем сон, а женщина лучше, чем вино. Она будет моей женой».

— Да, — произнес он вслух. — Мы давно уехали из Стамбула. Но мы знаем: народу живется хорошо, родина процветает, армия сильна. В Стамбуле нет больше горя.

— И нет больше Османов, — заметила Азиадэ.

— Совершенно верно, — голос Джона прозвучал безучастно. Он тоже был лучшей стамбульской шлифовки. — Нет больше Османов. Есть только турки. Так лучше. Османы были, как старые волки с выпавшими зубами.

— И все же они имели заслуги, — встрял Перикл, ему стало жутко от равнодушного голоса Джона.

— Заслуги не могут претендовать на вечную благодарность, — отрезал Джон. — Все взвешено и измерено, чаша была переполнена.

— Я была помолвлена с одним из членов дома Османов, — сказала Азиадэ. — Слуга не должен плохо говорить о своем павшем хозяине.