Час отплытия - Борис Мисюк

Саша кладет бинокль на место, а чтоб болтанка не донимала, тоже приваливается к борту и смотрит в голубеющую полоску дали, усеянную черными продолговатыми силуэтиками судов.

В тысячный раз, наверное, вспоминается Магадан, город на семи холмах. В центре, у почтамта, где высится здание треста Северовостокзолото, разбит сквер. Медная листва кустов выстелила землю, скамейку. Теплый осенний день конца сентября был словно отпущен им с Томой по милости самого колымского бога. Тома не сразу привыкла к нему. И Сашке порой становилось страшно от ее пристального взгляда: что если она прощается с ним?..

Как он возмужал на своем сейнере, думала Тома, чувствуя себя неожиданно маленькой и слабой в его руках. Он с каждым часом, с каждой минутой любил Тому все сильней, удивлялся, каким же он был слепым там, во Владивостоке.

Однажды вечером в гостинице он сидел в глубокой задумчивости, весь ушедший в себя. Тома на диване читала книгу. И вдруг он услыхал сдавленные рыдания. Мгновенно обернувшись, увидел прижатое к коленям, к книге ее лицо. Бросился к ней, опрокинув стул, в страшном испуге выдохнула.

— Том, глупый, что? Говори же!..

Она резко отняла от книги лицо в слезах.

— Ты не меня! Ты ее любишь! Я все вижу! Я смотрела сейчас на тебя! Да! И не ври! Я вижу!

— О море в Гаграх! — Он облегченно вздохнул, улыбнулся и провел ладонью по ее теплым волосам.

За его спиной ожила рация — заскрипела, закурлыкала. Шевельнулся в своем углу матрос, проговорила.

— 19 часов, Сергеич. Капчас начинается.

Саша вздохнул, окинул взглядом бухту, ископыченную «Ритой», увидел, как «Весна» расцвела огнями, а за ней и другие базы включили палубное освещение, щелкнул пакетником на кормовой переборке — на баке вспыхнула лампочка якорного огня, удобно облокотился на штурманский столик, застланный рабочей картой Охотского моря, и приготовился слушать радиоперекличку.

Хлопнула дверь, дохнуло снизу теплом, в рубку поднялся капитан. И в ту же секунду из рации раздалось:

— Добрый вечер, товарищи! Начинаем капитанский час!

И снова, как всегда, звезды и созвездия в строгом порядке рапортовали своему небесному пастырю координаты стоянок, просили воды и топлива, жаловались на «Риту», на рваные невода.

— Все рвем и рвем, — не удержался Осипович, когда третий сейнер доложил, что его кошелек требует ремонта, потому что выбирали его, «когда уже вокруг свистело» и был он полон рыбы.

Подошла очередь «Персея», и Осипович взял микрофон:

— На связи «Персей». Добрый вечер всем. Как слышно нас? Прием!

— Отлично вас слышу, Анатолий Осипович! Как самочувствие? Надеюсь, в добром здоровье? Прием!

— А, спасибо, Аристарх Ионыч. — И капитан улыбнулся в трубку. — Слышу вот, кошельки рвем без пользы. Обстановка: стоим на якоре, в прежнем положении, топливо есть, вода тоже. Настроение рабочее. Была бы погода да сдача. Прием!

— Все будет, Анатолий Осипович, уже могу обещать. Циклон смещается на норд-ост, уходит «Рита» двадцатиузловым ходом. Прогноз на завтра отменный. Все слышали? Но предупреждаю: на лов не торопиться, зыбь уляжется только к вечеру. Повторяю: не рисковать. Теперь относительно сдачи — идет на промысел плавбаза «Анатолий Луначарский». Так что, товарищи, у кого нелады с планом, не отчаивайтесь, работайте спокойно, можете брать обязательства к полста восьмой годовщине Октября. Всем дадим выполнить! Ясно? «Си…»

— Нету его, Ионыч, — тихо проговорил капитан, печально глядя в светящийся полукруг шкалы, — погасла звездочка.

— Да, товарищи, — после короткого, но тяжелого молчания сказал начальник экспедиции, — «Сириуса» нет. И я еще раз всех предупреждаю: людьми и судном вы не имеете права рисковать. Не и-ме-е-те. Ясно?.. «Стрелец»!

Осипович приглушил регулятором громкость, расправил спину и сказал, всматриваясь в потемневшую, расцвеченную сотнями огней бухту:

— Рвать — это мы наудились, мандрата пупа. Вот гляди, Сергеич, примечай. Завтра с утра начнут якоря поднимать, вперегонки побегут. Она уже вон послабже стала, — капитан кивнул на дверь, в щелях которой теперь минорнее и с перерывами раздавались бандитские посвисты «Риты». — Но Охотское море я уже двадцать пятый годок знаю. Это всем морям море. Глубины тут небольшие, но простору хватает — океан рядом. Ветра уже в помине нет, а зыбайло еще трое суток бьет. Так вот. Когда сам капитанить будешь, не рвись к медалям и рвачей не слушай; на флот всякий народ идет, есть и такие, что за копейкой в прорубь полезут, будут под бок тебя шпынять — айда, мол, капитан, за рыбой, заработок пропадает. А сам еще узлы по-бабьи вяжет. Таких не любит море. Гляди, вот «Сириус», э-эх, — капитан в сердцах выдохнул весь воздух до дна. И тихо добавил. — Я не бог, чтоб судить их.

— Не мне судить, — повторил Осипович, — сам ведь по молодости не так еще взбрыкивал. Да… Но когда человеку каждая селедка в кошельке двугривенным блестит, а сеть собственной мошной кажется… Нет, с таким на рыбалку лучше не ходи.

Матрос стоял, держась обеими руками за колонку штурвала, и слушал буквально с открытым ртом.

— Закрой, — сказал ему Осипович, — а то еще муха влетит.

Матрос улыбнулся, сдвинул казенную ушанку на затылок, покачал головой, как ученик, восхищенный неожиданно юной выходкой учителя, и спросил;

— Осипыч, а сколь вы лет уже рыбачите?

— А с фронта как пришел, так и начал. Считай сам. Дед уже, мандрата пупа. Может, потому теперь и думаю о внуках, что дожил до них. А и нельзя про них забывать, Сергеич, — снова повернулся он к Саше, — им тоже надоть рыбки оставить после себя. Верно? И пятилетка на то пятилетка, чтобы не за год ее делать, а за пять лет. Люди ученые над ней кумекали, все посчитали: сколько рыбы в море, сколько можно взять без греха, с какой ячеей должна быть сеть, как долго молоди расти, все-все.

Все-то оно верно, Осипович, подумал Саша, когда дверь хлопнула за спиной капитана.

Кто не мечтал, думал старпом, о чудесном рывке? Рывок — и ты взлетел, покорил планку на рекордной высоте, пробил над волейбольной сеткой крученый мяч, совершил научный подвиг, рискуя жизнью…

Вахта кончалась, и Саша взял судовой журнал, быстро заполнил все графы: третьи сутки ничего не менялось — ни погода, ни координаты. За бортом по-прежнему выло, свистело, плескало, и в темно-серых сумерках бухта казалась пепелищем, где от пожара уцелели лишь редкие фонари да ветер гонял черные хлопья пепла.

Всю ночь старпому снились ярко-зеленые долины, обрызганные красными маками.

— Сергеич! Сергеич! Вставай, на вахту пора! — тряс его за плечо матрос.

Еще не открыв глаза, Саша почувствовал, что качка усилилась. То ноги, то голова упирались в борта койки. Он поднялся, сладко зевнул, улыбнулся сну.

Поднявшись на мостик, заметил, что уже светает, «Рита» ночью обежала, поняла, что здесь ей больше нечего делать, унеслась дальше, разболтав море мертвой зыбью. Наконец состоялся восход. Крылатый восход слева по борту. Два густо-розовых крыла в голубом оперении облаков. Размах — в полнеба. По очертаниям — альбатрос.

Заскрипела расстроенной скрипкой рация — кто-то включил передатчик. И тут же послышался сонный голос:

— Коля, ты куда это собрался? Вроде якорь, гляжу, вираешь, а?

— Ты, Леха, что ль? Прием! — резко, почти испуганно раздалось в ответ.

— Я, я. Чего, говорю, надумал?

— Ну и глаз у тебя! — с нервным смешком и каким-то вороватым, показалось Саше, тоном ответил Коля. — За милю ночью видишь… Да, попробую схожу, может, рвану детишкам на молочишко. До премии, Леша, центнеров пятьсот осталось. Схожу… Прием!

— А-а-а, — задумчиво-сонно протянул другой капитан. — Ну, мне тоже осталось… Да зыбайло-то, глянь, какое ходит. Не-е, я постою. Лучше дождусь вечера. Счастливо!

— А, Леш, спасибо. Схожу. Сдача, во всяком разе, с гарантией. Ну, всего!

«Домой, домой!» — поет попутный ветер,

И мы стоим не отрывая глаз.

Ведь ничего милее нет на свете.

Чем дом родной, где ждут и любят нас.

Наша бригада уже вторую неделю твердо держит первое место. Оба бригадира взяли обязательство к Седьмому ноября вывести свою бригаду в чемпионы. Бочкотары под рукой, в трюме, осталось мало, поэтому на каждой смене выделяются «греки» — носить кадушки из кошары, воздвигнутой еще в начале рейса на вертолетной площадке. Путь этот — полсотни метров по палубе вдоль борта, потом вверх по двум трапам на вертолетку и обратно с бочкой на спине — называется путем «из варяг в греки». Но вот позавчера Романиха сказала Насирову: «Бери всю бочку из трюма, некогда сейчас в кошару бегать, людей гонять». И за две ночи они чуть-чуть нас не обставили, выбрав трюм до дна. Тогда старпом Дима на своей ночной вахте изобрел канатную дорогу для спуска бочек с вертолетки прямо к трюму. И сегодня рано утром боцман с матросами проложил трассу «Медео», как мгновенно окрестили наши ребята эти два туго натянутых параллельных троса. Первые две бочки, запорошенные снегом, как горнолыжницы, со свистом пролетели вниз, трахнулись о комингс трюма и рассыпались на клепки. Романиха, присутствовавшая при испытании трассы, отпрыгнула в сторону и завопила: «Убрать эту дребедень! Последние бочки побьете! Изобретатели! Сейчас же снимайте свою Медеу!» Все раскрыли рты.