Кто ищет... - Валерий Абрамович Аграновский

такой. Я в молодости тоже как-то попер против своего начальника, — спасибо, обжег он меня, но не изжарил, и теперь я век ему поклоны слать буду, он для меня вроде отца.

Короче, всю историю на станции я расцениваю так: горячность молодых столкнулась с нечуткостью руководителей. Сначала мы тут, в районе, решили: пусть мэнээсы переоценят свою позицию, возьмут назад заявления и спокойно работают, а Игнатьев с Диаровым пусть сделают для себя выводы. И пусть все вместе занимаются делом. Но молодые не согласились. Жажда крови! Подавай им Игнатьева на блюдечке с золотой каемочкой! Меняй все порядки на станции, перекувыркивай всю науку с ног на голову!

А мы так не можем. Разобраться надо. Вот пусть коллектив и разбирается. Диаров, правда, вел собрание излишне резко, мы ему с Кулешовым потом это сказали, но главное в другом: коллектив дал оценку, мы обязаны к ней прислушаться».

Наше повествование идет к концу. Карпова уволили на второй день после собрания, так и написав в трудовой книжке: за дезертирство. Он сложил чемодан, и вся троица некоторое время жила в комнате Гурышева: двое сидели на вещах и ждали Алексея. Они решили держаться вместе, чтобы вместе потом «искать правду». Почва под ними качнулась, вера в справедливость поколебалась, и только взаимная поддержка помогла им устоять на ногах. Марина не рыдала в истерике, ребята не запили, но ожесточились, и всем им казалось, что где-то еще узнают о них, а узнав, помогут восстановить истину. Ведь так элементарно: плохие люди руководят станцией! Забот-то всего: снять их с занимаемых должностей! Неужто не ясно? Им казалось, что действуют они открыто и честно, без всяких хитростей, и когда Игорь Коханов, молодой журналист из «Областного комсомольца», сказал Марине Григо перед отъездом с «мерзлотки»: «Все же вы дураки: поперли против системы!» — она искренне возразила: «Не знаю, как в других местах, а у нас не система, а Игнатьев с Диаровым».

Через несколько дней после собрания из Москвы вернулся в Областной директор института Николай Ильич Мыло. Из благородных побуждений, как мне кажется, чтобы спасти мэнээсов от «коллективки», а станцию от возможных в будущем комиссий, он пригласил Алешу Гурышева в Областной для «разговора». Гурышев с негодованием отказался ехать, и третий приказ следующим утром повесили на доску объявлений.

Сотрудники станции сначала удивлялись, видя, что уволенная Григо ждет двоих мэнээсов, а двое мэнээсов упорно ждут одного Гурышева, а потом стали задумываться. К Марине подошел в поселке Аржаков и сказал: «Ты прости меня, Марина, но сама понимаешь: семья…» Потом ей встретился Володя Шитов, она спросила: «Ты действительно так думаешь, как говорил на собрании?» — и Володя, парень честный и неплохой, сказал: «Но и вы дураки».

Вездехода Игнатьев мэнээсам не дал. Они своими ногами пришли в поселок на автобусную станцию, и там они увидели Борю Корнилова. Он словно ждал их, решительно подошел и молча отдал Марине конверт: «Не хочу по почте». Марина глянула, прочитала адрес: «ЦК ВЛКСМ. Отдел науки». «Ты все обдумал?» — спросила Григо. «Можешь прочитать, не запечатано», — ответил Корнилов, кивнул головой и медленно направился в свой райком.

Пришел автобус, мэнээсы погрузились и, провожая глазами невысокую трубу кочегарки, сложенную из пустых бензиновых бочек, отправились на поиски правды.

Уехали.

Вскоре на станции появился Рыкчун. Состоялось еще одно собрание, на котором тот же коллектив должен был обсудить и, наверное, осудить своего «порученца». Но общая атмосфера была какая-то неопределенная. Никто толком не знал, как расценивать дружный отъезд мэнээсов: как их поражение или как победу? Все окончательно запутались в вопросе о том, кто теперь кому враг, кто кому друг, кого еще надо миловать, а кого казнить.

Рыкчун, конечно, тут же сориентировался. Он повел себя на собрании гордо и даже заносчиво и заявил потрясенным сотрудникам, что отныне будет пить не менее литра зараз, что он купил в Областном гантели и эспандер, начнет тренироваться, чтобы лупить не одного, а сразу пятерых. То ли смеяться над Рыкчуном, то ли плакать, то ли простить ему дурацкое выступление, то ли вздуть за него, — впрочем, какое все это имело теперь значение?

Важно было то, что мэнээсы уехали, и конфликт, таким образом, оказался исчерпанным.

Романтика, романтика… Мы часто говорим о ней, почему-то забывая, что голая романтика — это билет в два конца, туда и обратно: кто за одной романтикой приехал, тот скоро сбежит. Человек останется на Севере лишь тогда, когда этот трудный край удовлетворяет все его потребности — и романтические, и меркантильные, и честолюбивые. Потому что Север — это не просто красоты природы, не просто радости созерцания, но и множество огорчений; не просто «дым от костра», воспеваемый в песнях, но и «комарик» в несметных количествах, и холод, и консервы, и чувство оторванности от материка; не просто мечтательное небо над головой, но и реальная земля под ногами, по которой надо ходить, на которой надо трудиться, в которую можно лечь. Чтобы все это познать да все это принять, одной романтики мало.

Специалисты на Крайнем Севере редкость, они на вес золота, их берут иногда без разбора и выбора, прощают им прежние грехи и, авансом, будущие и держатся за них крепко.

А тут сразу троих — и отпустили?

Да каких троих!

19. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗА ОБЕДЕННЫМ СТОЛОМ

Потом мы все, за исключением Вадима Рыкчуна, сидели за общим столом, — напомню, что вслед за мной на станцию приехали из Москвы мэнээсы и я обещал читателю еще в начале повествования, что вернусь к прерванному обеду. Итак, сначала мы вели непринужденный разговор, передавали друг другу тарелки, и локти каждого касались локтей соседей. Дипломатический обед до поры до времени шел в «дружеской» атмосфере.

Единственным человеком среди нас, ничего не знающим о происшедших на станции событиях, был главный инженер треста, который, пользуясь оказией, предложенной Диаровым, приехал из Областного. Он должен был выяснить, куда убежала вода из искусственного водохранилища, построенного его трестом на территории района. Главному инженеру было весело на словах, но грустно на душе, потому что утекли два миллиона рублей, а виноватых не находилось, он сказал: «Ведь так не бывает!» Раскопки, которые он предпринял еще дома, в тресте, привели его к элементарному учебнику по мерзлотоведению, в котором он нашел объяснение утечки. «Ай-яй-яй! — сказал инженер. — Чего же это раньше мы не пришли к вам за консультацией!»

Он взял на себя обязанности тамады. Первый же тост, явно желая польстить присутствующим, он поднял за то, что научный сотрудник — это, конечно, не примитивный инженер, а