Зажгите костры в океане - Куваев Олег Михайлович

Так это начинается. Мы уходим с Мишкой в боковые маршруты. Здесь тундра, здесь нет обнажений, но мы уже входим в свой район. Виктор ведет «колонну».

За рычагами трактора Сан Саныч собственной персоной. Знаменитый человек. Был в энской части такой танкист Щепотьков, потом демобилизовался, попал на Чукотку и стал Сан Санычем, без которого нет нормальной жизни здешнего колхоза. «Бог создал Сахару, потом подумал и сделал верблюда», — говорят арабы. Шестой год уже водит Сан Саныч дизельного верблюда по заполярной Сахаре. О его зимних рейдах ходят легенды. «От той сопочки, что вроде кривая, до Игельхвеем». Маршрут прост и краток, как речь Цезаря перед сражением. Сан Саныч «делает» маршрут. Всего-то триста километров. Щелкают корреспондентские «Киевы». Сан Саныч в кабине, перед радиатором. Но всегда в одиночку. Отчаянно подкачал ростом известный человек Щепотьков, уж лучше, товарищ корреспондент, без фона. Говорят, девушки пишут газетным героям, ну, а кто же напишет, если у героя всего сто пятьдесят семь? Женщины, женщины, радость и тоска полярных мужчин.

Так это начинается. Мотор глохнет на подъемах, лопается от перегрузки трос, мы вяжем его руками, ложимся под трактор в торфяную слизь.

Мы останавливаемся на несколько Дней у встреченных речек. Я обучаю ребят мыть шлихи, Виктор и Мишка уходят в маршруты, Отрепьев заведует хозяйством.

Трактор уходит к следующей речке. Мы увозим с собой пакеты шлихов, варианты всевозможных проб. Это пока еще только сырье. Хитрые дяди в хитрых лабораториях ждут этих проб. Тогда это будут факты.

Эргувеем встает перед нами в серебре многочисленных проток. Река, о которой мечтали мы целую зиму. Здесь уже начинается наша настоящая работа. Мы шли сюда через московский асфальт, прощальные песни, тополевый челнок и завтраки с голубыми глазами в крохотных аэропортах. Сюда нас вели битвы с администрацией и мудрый капитан Г. П. Никитенко. Привет тебе, Эргувеем!

Так это начинается. Вспаханный след разворота, обрывки троса, исчезающий на юге гул — вот и все, что остается нам на память о романтике тундры и дизеле Александра Александровича Щепотькова.

— Сашка, — говорю я ему вслед, — я вышлю тебе самый лучший московский коньяк, как только узнаю, что ты сфотографировался уже не один. Понимаешь? У нас не принято забывать обещания…

Выстрел и предсмертное хлопанье гусиных крыльев глушат далекий гул мотора. На сей раз Виктор «несет мясо в пещеру». Теперь мы остались одни на все лето. Так это начинается…

Я сижу вдвоем с потомком Лжедимитрия. Он сосет, как всегда, папироску и равнодушно поглядывает на мир серыми глазами.

— Ты думаешь, я жадный? — неожиданно говорит он. — Нет. Я просто свободный. Люблю, чтоб сразу и много. Понимаешь? Захочу, и уйду от вас без всякого расчета. Я длинноногий.

— Уходи, — говорю я.

— Э, нет! Я посмотрю, что вы за люди. Люблю я посмотреть на людей.

— Самостоятельность — первое дело, — солидно вставляет подошедший сзади Валька.

— Команчи на горизонте! — слышится утром отчаянный вопль. Мы лежим тихо, мы знаем эти штучки. — Жалкие ленивые рабы! Сейчас я вытряхну вас из палатки, как прошлогодние трамвайные билеты.

Черт побрал бы этого Мишку. Теперь он не уймется.

— Ритм и темп нужны везде, от джаза до арифмометра, — приветствует он наши физиономии.

Мы вылезаем из спальных мешков каждый по-своему. Валька встает хмурый и серьезный, нехотя идет к ручью, моется и мрачно смотрит на наши потягивания. Валька по утрам сердит. Лжедимитрий просыпается бесшумно и быстро. Бормочет что-нибудь философское, закуривает, и он готов.

Бес энергии не дает нам покоя по утрам, и мы готовим завтрак всем скопом. Мы очень вежливы в такое время, мы говорим только на «вы» по утрам. Лешка презирает эту кухонную суматоху. Он появляется позднее всех и долго озирает окрестности. Окрестности — это очень интересно.

Мишка тащит плавниковые веточки для костра и осведомляется мимоходом:

— У тебя это чистоплюйство идейное или так просто, склонность?

— Вас и так четверо около одного котелка, — отшучивается Лешка.

— Конечно. И вообще на земле, кроме тебя, почти три миллиарда, верно?

Но это только мелкие стычки. Мы ведь не просто мальчики на пикнике, мы на работе. Мы служим металлогении. Детсадики и тети, читающие Ушинского, остались далеко позади.

Дни идут как цепочка альпинистов на гребне. У каждого дня — альпиниста свой рюкзак. Солидная такая котомка с заботой. Сегодня мы уходим в трехдневку в сторону от Эргувеема. Вместе с керосином, примусами и прочей рухлядью весят наши мешки весьма основательно. Грустно, черт возьми, идти и думать, что от этого у некоторых к сорока годам вздуваются на ногах синие жилы и спина сутулится, как у боксера-тяжеловеса. Придут годы, когда мы тоже будем мечтать о вездеходах и индивидуальных чудо-вертолетах.

Шаг — на кочку, два — между кочками. Хорошо бы разогнуться, глотнуть бы побольше всяких озонов. Шагай, шагай себе, дружище. Твой озон от тебя не уйдет. Много на свете озона.

Самолюбиво шагает Виктор. Он впереди, пот заливает очки. Но он шагает, идет и идет впереди.

Неспешно переставляет ноги Мишка. Рюкзак у него индивидуальный, полуторных размеров. Эх, в кино бы надо снимать таких парней! Показывать для примера тем, кто любит кушеточные приключения, кто орет под водку песни Киплинга, кто играет «под Джека» в Сочи на пляже.

— Ха-хх, ха-хх, — дышит сзади Валька. Тощий, кривоногий, сердитый Валька.

Я оглядываюсь. Валька ловит взгляд, выжимает улыбку, чуть отстает. Теперь не слышно его дыхания.

Лжедимитрий. Этот, пожалуй, под пару Мишке. Только рюкзак у него нормальных размеров. Скучновато идет он сзади всех, лениво помахивает ведром с посудой.

Лешка чуть сбоку от меня. Комплекс его мыслей я знаю наизусть. Сесть бы на кочку, сдернуть бы с плеч лямки-вампиры. Но он скорее умрет, чем отстанет. Так уж положено.

Мы делаем привал. Лжедимитрий садится там, где застал его сигнал Виктора. Курит. Молчит Валька. Лешка неожиданно начинает посвистывать.

— Если кому тяжело, я могу забрать пару пачек, — предлагает он.

— Ладно, — говорит Мишка. — Договорились.

Все разыгрывается, как в фильме «про путешествия». Все же под конец его рюкзак мы несли по очереди.

Ужин. Наши ноги и спины сделаны из дерева. В голове серая каша усталости. Мы прямо-таки с животным наслаждением гоняем чаи. В стороне маячит одинокая фигура. Это Лешка. Переживает позор. Он возвращается к пятому чайнику. У него лицо добродетели, попавшей в стаю отпетых разбойников.

— Ты бы, Леша, лучше в пираты шел, — безжалостно ехидничает Мишка. — Там только плавать, а ходить; не надо.;

— Опять же ром дают, — участливо вздыхает Виктор.

Мы с каждым днем все дальше уходим на север. Собирать факты — у томительное занятие. Вечерами мы просматриваем в лупу отмытые шлихи, намечаем на карте места будущих проб «по закону», «по смыслу», «по интуиции». Красные праздничные зернышки киновари, блестки сульфидов, бурые зернышки, касситерита мелькают под лупой.

Но нас сейчас не интересует киноварь. Она сбегает в реки из крохотных, совсем не промышленных местом рождений, как доказали люди, работавшие до нас. Промышленная киноварь лежит на северо-западе, далеко за нашим районом.

Немного больше нас интересует касситерит, оловянный камень. С замиранием сердца ждем мы голубоватые полупрозрачные зернышки дертила, длинные палочки кармалина. Особенно если это будет редкий розовый кармалин.

Минералы дружат, как люди. Дертил и розовый кармалин — лучшие друзья миридолита, слюды, содержащей мидий.

Было время, о котором с восторгом читают и будут читать поколения романтиков. Взбудораженные двадцатые годы. Время отчаянно широких возможностей. Желаешь — бери маузер, иди в чекисты, желаешь — восстанавливай Черноморский флот, желаешь — иди строить Шатуру.