Лезвие бритвы - Иван Антонович Ефремов

Прибежавшие подруги подняли Надю, усадили на постель, прикрыли одеялом. Из бессвязных всхлипываний удалось понять, что Надя не была невинной девушкой, но побоялась сказать об этом своему любимому. Она думала, что как-нибудь скроет то, что было коротким и неудачным романом ее юности. Но летчик почел себя оскорбленным в лучших чувствах, ограбленным и обманутым. Никакие мольбы не тронули ревнивца, он так и не появился больше.

— Может быть, ты придешь поговорить с ней? Надя твердит одно: жизнь кончена, сама себя погубила, кому нужна теперь такая?

— Ну уж и летчик, изувер какой-то! — возмутилась Сима.

— А ты взгляни по-другому. Его так воспитали. Так считается у мужчин, что очень важно, если он первый. Найдешь в любом романе.

— Нашла, на что ссылаться, на книжное старье.

— При чем тут старье? Возьми некоторые наши современные произведения — там тоже герои очень чувствительны в этом отношении. Упаси бог, чтобы у героини был кто-то раньше, начинаются терзания, унижения. Так чего же ты от парня хочешь? Он мечтал, чтобы все было, как его учили. А дурешка Надя оказалась трусихой и не смогла ему сказать!

— Насчет книг ты права, Маргарита. Но с трусихой… Что же, встань во фронт и рапортуй: знаешь, я не невинна, хочешь — люби, а хочешь — нет? Что-то есть в этом противное…

— И в то же время ничего не сказать тоже нехорошо. Будто прячешься от того, кто должен стать самым близким на свете, — возразила Рита.

— Да, и так и этак получается неладно. Как же быть? — задумалась Сима. — Ага, вспомнила, кто говорил о тончайшей линии, как лезвие бритвы, проходящей между двумя неверными крайностями. Маргарита, я позвоню ему, посоветуюсь насчет Нади.

— Кому это? Ох, Серафима, с чего это вдруг понадобились тебе советы? Разве поглупела?

— Не говори глупостей сама!

— Да кто же он, в конце концов? Академик, профессор?

— Без столь высоких званий. Научный сотрудник или врач, не знаю точно.

Профессор геофизики яростно наседал на Андреева, требуя адрес Гирина. Тот уверял, что еще не знает, где живет недавно приехавший в Москву приятель и что адресный стол тоже не поможет: Гирин, наверно, прописан еще временно. Геофизик разразился проклятиями.

— Наташа меня казнит, если я вернусь без адреса. Она говорит, что никогда раньше не испытывала такой неистовой благодарности.

— А он сказал бы, что это последствие перенапряжения психики. Посоветовал бы лекарство, чтобы избавиться от диких порывов.

— Посмей-ка это сказать Наташе, когда сын уже встает. Несколько приемов лекарств, два сеанса внушения, и чудо совершилось! — крикнул геофизик.

— То-то и хорошо, что нет чуда. Просто эрудиция и ясный ум врача. Но я сообразил, как ты можешь узнать адрес: позвони в его институт, я случайно запомнил название. Только, право же, зря.

— Так ведь для Наташи… Нет, вру, и для себя тоже.

— …Верочка, вот конфета, большущая. В связи с окончанием можно бы и поцеловаться… Впрочем, не стоит, у тебя вид сердитый, — сморщился студент Сергей, помощник Гирина. — А что теперь, Иван Родионович? Может, вашим займемся?

— Займемся. Мы наработали столько материала для нашего профессора, что ему разбираться хватит месяца на три. По договоренности, я могу теперь воспользоваться лабораторией… и вами, если захотите.

— Еще бы! Вы говорили насчет эйдетики?

— Угадали. Ею и займемся. Подобраны интересные люди.

— А что это такое, Иван Родионович? — спросила лаборантка.

— Иногда встречается необычайно сильное зрительное воображение. Мысленные картины такой поразительной яркости и живости, что они кажутся реальнее подлинной жизни. Если поставить перед таким человеком экран, то он, рассказывая, как бы проецирует мысленные изображения на него, словно смотрит через окно на происходящее в действительности.

— А эта возникшая картина так и остается неизменной в его уме?

— Обычно. Но бывает и так, что проходит последовательно сменяющийся ряд картин, следуя, очевидно, развитию воображаемой истории.

— Ух как здорово! Я бы хотела обладать этой способностью.

— А может, она была и у вас. Эйдетическое воображение вовсе не так редко, встречается у многих детей, впоследствии утрачивающих эту способность.

— Ручаюсь, Верочка, что у вас ее никогда не было, — вмешался Сергей.

— Это почему?

— Иначе вы непременно влюбились бы в меня.

Гирин с улыбкой наблюдал за дружеской пикировкой своих молодых помощников, продолжая размышлять над предстоящими опытами. Вся суть поставленной им проблемы заключалась в том, что в отдельных случаях эйдетическое воображение детей показывало больше информации, чем они могли успеть получить всеми доступными им способами из внешнего мира. Идеалисты объясняли эту избыточную информацию или существованием некоего мира нематериальных психических восприятий, откуда душа ребенка якобы могла получить самые необычайные сведения, или чаще памятью прошлой жизни, если следовать учению о переселении душ, странствующих из тела в тело после смерти. Естественно, наука не могла принять идеалистических «разъяснений». Но, отрицая категорически мистику, надо было добиться настоящего понимания. С развитием кибернетики многие непонятные процессы мышления и памяти стали приобретать зримые материальные контуры. Гирин теперь мог обратиться к опытам, пусть еще только нащупывающим метод, пусть не достигшим той целеустремленности, какой отличаются научные исследования, уже накопившие много фактов. Ему надо было найти взрослых людей, сохранивших способность эйдетики, людей, которые могли бы добровольно подвергнуться опытам и сумели бы описать свои ощущения. Такие люди нашлись: девушка-студентка, инженер, художник и электромонтер. Все горели нетерпением послужить науке, нужно было только время, а вернее — свободная лаборатория. Теперь пора!

— Вас, Иван Родионович! — окликнула его лаборантка из дальнего угла лаборатории и подала ему трубку.

Гирин не сразу сообразил, кому принадлежит этот негромкий голос и что по телефонному проводу принеслась к нему настоящая радость. Явственный для Гирина оттенок волнения говорил ему, что разговор был небезразличен и для позвонившей, от этого ему стало еще приятней. Он сказал, что удобнее всего ему прийти сегодня