Завоевание Константинополя - Робер Клари

Лексикон Робера де Клари по-своему строго и точно отражает его феодальное восприятие виденного: хрониста интересовали лишь предметные черты константинопольских ценностей, лишь вещественные атрибуты коронационного ритуала, он замечал только золото и серебро, парчу и шелк, но не обращал никакого внимания на их цветовые признаки: они его не занимали. Примитивный человек XIII в., он был не в состоянии, конечно, давать сколько-нибудь утонченный анализ происходившего, применяя изысканную лексику. Эти неизбежные изъяны повествования искупаются и возмещаются четкостью, живостью описании, искренностью, ясностью передаваемых автором впечатлений, меткостью и простотой суждений.

В этом отношении рассказ Робера де Клари, особенно когда он выступает очевидцем, намного ближе к действительности, чем изложение событий в хронике Жоффруа де Виллардуэна. Робер де Клари впечатлительнее, непосредственнее, экспансивнее, он не в силах «упрятать» своя эмоции в «кольчугу» литературно отделанных фраз. В «человеческом» плане его повествование ближе к исторической правде и не имеет себе равных в латинской хронографии XIII в.

Историк: концепция, ее идейная доминанта и социально-политическая направленность

В связи с выявлением культурно-исторической специфики, исходных позиций и принципов освещения Робером де Клари событий Четвертого крестового похода неизбежно возникает вопрос о побудительных мотивах, заставивших рядового, полуграмотного или вовсе не грамотного участника рыцарской авантюры поведать современникам и потомкам ее историю. Иначе говоря, возникает проблема концептуального содержания рассказа о задарско-константинопольском предприятии крестоносцев. Только раскрыв это содержание, мы сумеем оценить труд Робера де Клари как закономерное порождение исторической мысли западного средневековья «классического» периода.

Авторы всех латинских хроник крестовых походов декларируют свою бескорыстную приверженность к истине как главный стимул их написания. Робер де Клари также верен такого рода риторической декларативности. В заключение записок он счел необходимым продиктовать писцу фразу, по меньшей мере трижды уведомлявшую будущих читателей и слушателей о том, что они «слышали правду, как был завоеван Константинополь». И хотя многие «добрые рассказчики смогли изложить все это лучше него», но его труд имеет то неоспоримое, как он считает, преимущество перед прочими, что в нем «во всем» передана «подлинная правда», пусть кое-что и пропущено, поскольку он просто не смог всего вспомнить (гл. СХХ). В этом пассаже ощущается какой-то скрытый полемический подтекст — в самом повествовании не встречается инвектив против кого-либо из «добрых рассказчиков». Чтобы уяснить концептуальный смысл произведения и его направленность, историку и здесь приходится обратиться к самой «материи» записок.

Авторы хроник крестовых походов, в том числе и Четвертого, писали свои сочинения, преследуя (умышленно либо бессознательно) практические (политические, нравственно-дидактические, религиозные) цели[52]. Жоффруа де Виллардуэн хотел обелить вождей крестоносного предприятия, окончившегося при их прямом содействии завоеванием христианской Византии. Венецианские хронисты рассчитывали своей версией событий реабилитировать политику Венеции — одной из главных политических сил, толкнувшей крестоносцев в сторону Св. земли. Безвестный составитель «Деяний Иннокентия III» старался представить папу непричастным к «уклонению» крестоносцев с пути и даже принципиальным противником нападения на Константинополь и т. д. Были ли у Робера де Клари подобного же рода внутренние стимулы, чтобы поведать «одну только правду» о завоевании Константинополя?

Высказывалось предположение, что хроника Робера де Клари была инспирирована монахами Корбийского аббатства с целью удостоверить аутентичность переданных им туда «святынь»[53]. В двух главках «Завоевания Константинополя» (XXXII и XXXIII) действительно рассказывается о реликвиях, которые Робер де Клари видел в часовне дворца Вуколеон (они идентичны, кстати, упоминаемым русским паломником Добрыней Ядрейковичем (Антонием Новгородским) в его описании Константинополя), но, кроме этого факта, нет никаких данных, которые могли бы подтвердить такую гипотезу. В повествовании Робера де Клари отсутствует малейший намек на те церковные ценности, которые он вывез из Константинополя и передал в Корби. Ясно, что пикардиец задумал свой труд отнюдь не с религиозными целями и вряд ли создавал его по внушению корбийских монахов.

Высказывалось предположение, будто цель хрониста состояла в том, чтобы воспеть подвиги своего сюзерена — Пьера Амьенского. Последний, однако, вообще не занимает в хронике сколько-нибудь значительного места. О действиях этого сеньора в качестве боевого командира chevaliers говорится только один раз (гл. XLVII — XLVIII): автор подробно рассказывает здесь о продвижении отрядов крестоносцев к Константинополю, о том, как граф Фландрский, опасаясь оторваться от основных сил, отошел назад, а Гюг де Сен-Поль и Пьер Амьенский отказались последовать за ним, пригрозили ему разрывом и т. д. Хронист, кажется, одобряет поведение сюзерена — ему импонирует наступательный дух Пьера Амьенского[54]. Тем не менее считать на основании только данного отрывка, что вся хроника была задумана во имя апологии видама Амьенского, не приходится.

Робер де Клари приводит немало фактов о деяниях крестоносцев в Константинополе — о захватах земель, расхищении богатств, уничтожении памятников искусства и т. д. Может быть, он собирался своим рассказом предъявить своеобразный обвинительный акт вождям крестоносцев, уличив их в алчности, в том, что она одержала у них верх над религиозными соображениями? Подобное предположение было бы искусственным. Очень немногие западные наблюдатели начала XIII в. вроде генуэзского хрониста Оджерио Пане осуждали варварство крестоносцев в Константинополе, да и позиция упомянутого хрониста объясняется тем, что он выражал взгляды купечества соперницы Венеции на Средиземном море — Генуи[55]. Остальные современники в Западной Европе молчали (сбросим со счетов лицемерные и быстро прекратившиеся ламентации Иннокентия III!): создания Латинской империи оказалось достаточным, чтобы заглушить голоса «христианской совести» католических авторов. Нашелся даже хронист (немец Оттон Сен-Блезский, продолжатель Оттона Фрей-зингенского), посчитавший завоевание Константинополя «знаком божьего милосердия»: господь ведь отдал город не сарацинам, а как-никак христианам[56]. Открытые обличения содеянного крестоносцами исходили почти исключительно из среды византийских и других восточноевропейских очевидцев (константинопольский историк Никита Хониат, безымянный русский автор «Повести о взятии Царьграда фрягами»)[57]. Приписывать такого рода замыслы Роберу де Клари нет ровно никаких оснований.

А. М. Нада Патроне склоняется к некоей «нейтральной» точке зрения: Робер де Клари не питал, по ее мнению, каких-либо иных намерений, кроме тех, которыми он сам чистосердечно делится со своими читателями и слушателями в гл. СХХ: рассказать правду об этом завоевании, представив некий отчет о необычайном предприятии, участником которого он сам являлся[58]. Такие свидетельства очевидцев выше всего ценились в сфере истории и, как показал Э. Г. Мак Нил (США), были широко распространены в XIII в.[59] Записки пикардийца не составляли чего-либо из ряда вон выходящего. Схема Нада Патроне поначалу может показаться привлекательной своей ясностью и простотой. Труд Робера де Клари не единственное произведение, созданное крестоносцем, вернувшимся с Востока; подобно другим участникам событий, пикардиец хотел лишь описать увиденное — без какой-либо задней мысли; толчком к созданию хроники послужили только переполнявшие рыцаря впечатления, простодушное, естественное желание приобщить к ним тех, кто не побывал в Константинополе. Ни о каких глубинных, социально-политических корнях его замысла не может быть и речи — таковых будто бы и не существовало.

Схема Нада Патроне, уподобляющей Робера де Клари бездумному соловью, который поет свою незамысловатую песнь лишь потому, что поется, принципиально, неубедительна, хотя ее частным наблюдениям и выводам нельзя отказать в меткости и обоснованности. Анализ хроники позволяет нащупать все же заложенную в ней идею, понять замысел хрониста в его социально-политической обусловленности, определить существо исторической концепции Робера де Клари, короче, выяснить, в чем состоит та «правда», которую Роберу де Клари так важно было поведать своей аудитории, в отличие от других «добрых рассказчиков».