Хакер Астарты - АРНОЛЬД КАШТАНОВ

“Сашок” даже не пытался вырваться, терпеливо отвечал на вопросы Арье, что-то нерешительно предлагал, что-то обещал. Наконец, Арье отошел. Истратившись на Арье, ординатор решил не дать использовать его вежливость второй раз и пересаливал в хамстве:

– Вас лечит Малка, она опытный врач, говорите с ней.

– Но ее нет, и она не говорит по-русски, я просто не все понял во время обхода, я недостаточно знаю иврит…

– Мм-э.

– Я понимаю, что поступаю бестактно, обращаясь к вам, но тут нет нарушения профессиональной этики…

– Не могу вам помочь.

– Но хотя бы, как будет на иврите слово “галлюцинация”? Профессор спросил про галлюцинации, я не ошибся?

– Да зачем вам?

– Но ведь он меня спросил…

Врач замешкался, и таким образом удалось втянуть его в разговор. Историю болезни Дули он слышал во время обходов, у него должно было сложиться собственное мнение, и ему стало совестно.

– Почему она не получает допикар? – поинтересовался он.

– Мы пробовали год назад от дрожания, он ничего не дал, и его отменили. Перешли на декенет.

Он отнесся к этому с сомнением.

– Не знаю, я бы давал допикар. А декенет… он может иногда способствовать развитию слабоумия, хоть, конечно, тут….

Прервал себя, невнятно извинился и убежал. Наверно, решил, что сказал слишком много. Мы говорили по-русски, однако вокруг бродили молодые стажерки, которые явно понимали русский, хоть и скрывали это от русскоговорящих больных. Он не хотел, чтобы они его слышали. Почему? Только лишь следуя врачебной этике, не позволяющей врачу обсуждать назначения коллеги? Или в отделении шла какая-то война?

С новой информацией о декенете и допикаре я разыскал аргентинца и, не назвав источник, выложил мнение одного врача, чтобы услышать мнение второго. Тот неопределенно промямлил:

– Может быть… Завтра, наверно, выйдет на работу Малка.

Она появилась после обеда. Я видел, как она куда-то спешит по коридору. На ходу пояснила:

– Я сегодня не работаю.

Полчаса спустя все-таки зашла в палату. Дуля заулыбалась, Малка тепло спросила:

– Как ты себя чувствуешь?

– Да вот что-то я неправильно сделала, доктор.

Хотела, видимо, сказать: “Что-то я подвела вас”, но не сумела на иврите. Возможно, Малка не поняла. Она быстро взглянула. Взгляд был не вопрошающий, а испытывающий. Что-то почувствовав, я сказал, что мы с Дулей ждем ее не дождемся, поблагодарил, что она руководит лечением по телефону… Она опять быстро взглянула и отвела глаза. Что-то происходило у врачей нехорошее. Я изо всех сил демонстрировал лояльность.

– Все будет хорошо, – сказала Малка.

В конце смены появилась опять, остановилась в коридоре перед открытой дверью палаты, улыбнулась Дуле оттуда. Нервничала. Я вышел к ней, она сообщила:

– Психиатры Вернер и Гинзбург назначили лечение лепонексом. Это единственный нейролептик, который назначают при паркинсонизме. Он не увеличивает дрожь. Все будет хорошо.

– Спасибо большое, доктор…

– Собственно, больше мы ей не нужны, – осторожно сказала Малка, – ты уже можешь забрать ее домой.

От изумления я забыл иврит и потому получилось грубее, чем хотел:

– Как забрать? Она же не ходит! Вместе с кроватью?

Она печально посмотрела и ушла, не ответив.

Арье-Лева стоял в двух шагах и без стеснения слушал разговор на непонятном ему языке. Что-то он понял.

– Сколько вы здесь?

– С семнадцатого февраля.

– Вас должны выписать.

– Как? В таком состоянии?

– Больничная касса не станет оплачивать.

– И куда нас денут?

– Это не их дело.

– Но Дуля пришла в больницу своими ногами, она была в полном рассудке…

– Это что, подтверждено документально? – оживился Арье.

– Есть же запись в приемном покое…

– Это другое дело, – Арье прямо-таки обрадовался, – вы можете на них в суд подать. Ее неправильно лечили. Только берите хорошего адвоката. Получите огромную компенсацию. Есть люди, которые всю жизнь живут на эту компенсацию. Миллионы получите! Она работала?

– Я хочу, чтобы ее вылечили!

– Но они вас выпихивают. Тем лучше, – рвался в бой Арье. – Забирайте домой.

– Что я дома буду делать, я не врач.

– Привозите к ней дорогих врачей и сразу нанимайте адвоката. Они вам все оплатят.

– Я ее не заберу.

– А вас не спрашивают. Выпишут и все. Что вы будете делать?

– Ничего. Не заберу. Усядусь на кровати и буду сидеть. Не выкинут же силой.

– Они посчитают каждый день и по суду снимут сумму с вашего счета.

Я еле от него отделался.

Решил позвонить Марине. Пока, стоя на крыльце, набирал номер, из корпуса вышел аргентинец. Увидел и задержался:

– Ну что, Наум, главное мы с вами сделали. Состояние у Фариды стабильное. Она ест, начала ходить, разговаривает, всех узнает.

– Большое спасибо, Микаэль...

– Мы, естественно, держать ее здесь не можем, – небрежно заметил он, – но я поговорил с Мири, она может устроить в реабилитационный центр. Там специалисты, хорошие условия. Она уже договорилась с Минздравом. Есть места в Пардес-Хане, но я сказал, что машины у вас нет, а автобусом трудно будет добираться. А “Мальбен” – это Нетания, пешком будете ходить. Мест там нет, но Мири потянет день-два, пока освободятся.

– Извините, я не понял, – насторожился я. – Какой “Мальбен”?

– Реабилитационный центр. Минздрав оплачивает две недели после больницы. Мы сделали запрос, учитывая ваше положение.

– Там лечат?

– Там специальное отделение для несамостоятельных, – закивал Микаэль, и тут же парню стало неловко: – Конечно, там не будет таких обследований, но тоже есть врач.

– Свалка какая-то, – понял я. – Я не заберу Дулю. Ее надо долечить до конца.

– Все теперь зависит только от нее.

– Это не так. Я не заберу.

– Мы уже ничего не можем. Зачем ей тут лежать?

– Вот назначили же какое-то лекарство. А если оно не пойдет? Вы меня посылаете туда, где врачи не лечат, а дежурят.

Микаэль пожал плечами и ушел.

Позвонил Марине и пересказал разговор. Она зловеще помолчала, потом спросила:

– И что ты собираешься делать?

– Просто не заберу.

– Ты знаешь, сколько стоит день в больнице? Полторы тысячи шекелей. Ты их платить не можешь. А в “Мальбене” будет платить министерство здравоохранения. В “Гилель Яффе” тебе уже не помогут.

– Пусть вызывают какое-нибудь светило.

– Они сами все светило на светиле. Не лечится это.

– Тогда зачем “Мальбен”? Тогда домой.

– Там физиотераписты ходить научат.

– Я сам научу.

– Это несерьезно. “Мальбен” – лучшее решение. Только надо потребовать, чтоб оплатили не две, а три недели. Это они могут. Поговори с Мири. Нет, погоди, я приеду, – решила Марина и положила трубку.

Ее раздражала наша с Дулей оторванность от жизни. Она уже смирилась с сознанием, что мы не воспитали ее деловой, не привили необходимых навыков, и потому ей пришлось самой себя воспитывать. Она стала деловой первая в семье. Мы с Дулей не умели решать за других. Дуля дважды отказывалась от повышений, потому что не хотела командовать собственными подругами. В результате ее начальницей стала женщина на пять лет моложе, и она называла Дулю “Дулечкой”, а та ее – Валентиной Михайловной. А Марина сменила, наверно, десяток работ и каждый раз поднималась на ступеньку выше. Теперь у нее была уже сотня подчиненных. При двух маленьких детях разошлась с мужем и опять не пропала, уже ждал ее решения второй.

Переложив ответственность на нее, я успокоился, вернулся к спящей Дуле и бездумно смотрел в окно. Шторм хлестал стекло мокрыми струями, как ветками. Наконец, Марина позвонила. Голос ее едва различался среди сплошного треска:

– Я уже почти приехала. Ветер такой, что машину сносит.

Через полчаса она появилась с мобильником у уха. Не взглянув на Дулю, убежала. Вернувшись с пластиковым стаканчиком горячего кофе, сказала из двери:

– Поехали. Что ты здесь торчишь, ты ей не нужен.

– Так что решили?

– Я позвонила Мирьям.

– Мирьям?

– Мири. Старшей медсестре. Она больше врачей понимает. Обещала все сделать.

– Что сделать?

– Поехали, в дороге расскажу.

Я помешкал… Рядом с Мариной все мои решения мне самому казались глупыми. По пути к машине она на ходу отхлебывала кофе.

– Завтра ее перевезут в “Мальбен” за счет Минздрава.

Сильный ветер плеснул кофе на руку, она отшвырнула стаканчик на асфальт. Я осторожно попробовал возразить:

– Здесь помнят, что мама пришла к ним своими ногами, значит, они должны ее выписать в таком же состоянии. А в “Мальбене” ею не станут серьезно заниматься, скажут: мы ее такой получили.

– В этом есть резон, – согласилась Марина. – Проверю, чтобы все было зафиксировано в бумагах. Мири прочтет мне по телефону, что они там напишут.

Я подумал: хорошо, что она есть. У нее мозги всегда заняты тем, чем нужно, а у меня все не по делу. Море было в километре-двух от нас, шторм сбивал с ног, и, чтобы дойти до ее “Форда”, надо было ложиться грудью на ветер и твердо, как альпинист в горах, утверждать ноги. Я смотрел, как она идет, мокрая и усталая, и чувствовал себя виноватым перед ней. Как это так случилось, что я перед всеми стал виноват? Как сказала Дуля, что я не так сделал?