Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич

Автоматчики пели:

Девятый вал дойдет до Митридата,— Пускай гора над Керчью высока! Полундра, фриц! Схарчит тебя граната! Земля родная крымская близка.

Батальон шел в том направлении, где ясно возвышалась на другой стороне пролива гора Митридат. Оттуда долетали громовые раскаты, и казалось — гора вспыхивала и гасла. Степанов промчался вперед. Горько и пряно дышала степь. Тяжело махая крыльями, пролетел на ночевку орел.

Внезапно упала такая темнота, что казалось, невозможно было выйти из этой вязкой черноты в ясную, звездную ночь и ощутить степь, напоенную легкими запахами, веселую степь с верещаньем кузнечиков и криками засыпающих птиц.

Песня давно смолкла.

Начался дождь. Позади зачавкали сапогами. На спуске с холма блеснули яркие огни автомашин. Мимо пронеслись трехосные фургоны, выхватывая фарами из темноты фигуры моряков, сникшие мокрые бурьяны и блестки дождя. А когда автоколонна пролетела, словно встречный поезд, обдав волнами теплого воздуха и яркого света, ночь стала еще непрогляднее.

Подъем в горку осиливался с трудом. Дорога раскисла, грязь липла и тащилась за подошвами. Намокший ватник стягивал разгоряченное тело. Букреев скорее чувствовал, нежели видел идущих возле себя. Букреева догнал доктор Фуркасов; по своему обыкновению, он побрюзжал насчет «собачьей службы и разных затей».

— У нас в батальоне почти нормально, Николай Александрович, — сказал Фуркасов, — почти. Но ускорять движение нельзя.

— Есть отставшие?

— Нет, что вы!

— До Тамани не больше двадцати километров. Скорее дотянем — скорее на отдых, Андрей Андреевич.

Поднявшись на горку, Букреев увидел поблескивающее вдали море и светлые выгнутые линии летевших через пролив снарядов. Насыщенный озоном воздух разносил орудийные выстрелы.

Доктор отстал, но вместо себя прислал Таню. Букреев слышал за своей спиной приглушенный шепот Манжулы и Тани. Букреев нарочито замедлил шаг. Таня, продолжавшая идти в прежнем темпе, натолкнулась на него:

— Простите, товарищ капитан.

— Как ваше самочувствие?

— Несколько приподнятое, в предчувствии… Наконец-то приближается…

— Понятно, Таня.

Он с удовольствием выговаривал ее имя.

— Я смотрю, Николай Александрович, на эту чудесную картину… И думаю… война издалека красива, а?

— Возможно, Таня.

— На перевале, помню, плохо было. Там давили, стискивали ущелья. А вот чтобы так снаряды оставляли следы, я не видела там. Если расскажешь, не поверят. Сочинила, мол, девчонка…

Таня засмеялась.

Смех ее заставил Батракова очнуться от нахлынувших дум о семье.

— Кто тут?

— Главстаршина Иванова, Таня, — ответил Горбань. — Она ничего. Пускай…

— Ну их! — Батраков, чтобы не раздражаться, прибавил шагу.

Через несколько часов марша Тамань выросла неясными очертаниями низеньких домиков, мелких деревьев. На окраине поджидал Степанов. Сюда же подъехал на машине Гладышев.

— В кюветы! В кюветы! — закричали красноармейцы, выставленные у въезда в город.

Два снаряда упали в полукилометре. Взрывом осветило домик под очеретовой крышей и голую высокоствольную акацию. Грохот еще долго затихал в степи.

Квартирьеры подъехали на грузовой автомашине и доложили Гладышеву о местах расквартирования дивизии. Колонна втянулась в Тамань.

— Вы видели, Николай Александрович, как два бризантных упало? — сказал Фуркасов. — Невольно вспоминаю кавказского офицера в бурке, с двумя пистолетами… Как там у него: «Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить».

Дождь стучал по брезентовым крышам фургонов. Попалась заночевавшая на улице батарея тяжелых орудий. Артиллеристы сидели у тягачей и у лафетов.

Батальон прошел почти через весь городок, спускаясь и поднимаясь по холмистым скользким улицам. Все было темно, неприветливо, сыро. Наконец остановились у каких-то домиков и сараев. Люди с фонарями развели роты на постой. Моряки заполняли дома, сараи, навесы, крытые камышом и соломой. Полк Степанова передвигался дальше, в конец улицы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Глава двадцатая

Утром северный ветер перегонял облака от Азовского моря к Черному, но проглядывало и солнце. Дождевые туманы недолго задерживались на местных почвах, растворенных песком и как бы согретых близко залегающей нефтью. Поля и заброшенные огороды лежали мокрые, затоптанные войсками. На участках с изломанными будыльями кукурузы и подсолнуха ржавели брошенные немцами пушки и снаряды. В степи валялись автомашины, перевернутые, сожженные или просто брошенные впопыхах и ободранные теперь до скелетов.

По дороге от Соленого озера к Тамани мчались легковые машины. Здесь и «ЗИСы», забрызганные грязью, и вездеходы, с тактом хорошо воспитанных подчиненных бежавшие на почтительной дистанции.

В одной из машин ехал маршал — представитель Ставки. Он высок, и ему пришлось изловчиться, чтобы удобно усесться в машине.

Маршал воевал с юных лет — ему привычны были поля сражений и хлам на них, всегда остающийся после разбитого противника, и вороньё над полем недавней битвы, издалека чувствующее поживу.

Сидевший позади молодой подполковник внимательно и жадно рассматривал брошенные орудия, скелеты машин, воронки, залитые водой и окруженные вырванной взрывами землей.

Маршал скосил глаза к подполковнику:

— Фанагория…

— Где, товарищ маршал?

Маршал указал на холмистое, поросшее дикими травами место, господствующее над степью и над морем.

— Неужели та самая, суворовская Фанагория, товарищ маршал? — спросил подполковник.

— Та самая. Эта крепость — последнее звено в цепи крепостей, возведенных на Кубани при основании так называемой «линии». Суворов командовал пять лет Кубанским казачьим корпусом и много сделал для этого края…

— Я этого не знал.

— Неудивительно. — Маршал, не поворачивая туловища, посмотрел на подполковника и шутливо добавил: — В этот период своей деятельности Александр Васильевич заслужил всего только один орден Владимира с девизом: «Польза, честь и слава».

Дорога приблизилась к морю. По Таманскому заливу катилась волна-белогорбец. Близ отмелей волны встречались, поднимались стеной, бросались на обрывы и убегали, шипя, стуча камнями. Крутояр гудел по всему побережью. Кое-где выныривали и окунались в пенистом нагоне трупы германских солдат, опутанные, как пряжей, морской травой камкой. Больше двадцати тысяч трупов оставили немцы в этом месяце на землях и водоплесках освобожденной Тамани.

Во второй машине ехали генерал армии — командующий фронтом, Мещеряков и Шагаев. Командующий пригласил к себе Мещерякова и Шагаева затем, чтобы проверить некоторые свои решения, принятые перед сегодняшним совещанием. Мещеряков был назначен командовать предстоящей десантной операцией на этом участке.

Задуманный план штурма Керченского полуострова был рискованным и трудным. Войска подтягивались к побережью, и, конечно, нельзя было скрыть передвижения крупных соединений пехоты, автобронечастей, переброски артиллерийских парков, складов боеприпасов, амуниции, продовольственных баз; нельзя было не заметить сосредоточения плавучих средств с Черного и Азовского морей. И задача командования состояла не в том, чтобы скрыть факт сосредоточения войск и материалов, а в том, чтобы не дать противнику разгадать направление главного удара. Пусть противник думает, что под угрозой нападения находится все побережье Крыма, пусть распыляет внимание и средства. Разведка доносит, что враг поспешно укрепляет Феодосию, Судак, Алушту и даже Ялту и Евпаторию.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Для прыжка на Крым удобным, естественным трамплином была песчаная коса Чушка, близко подходившая к Керченскому полуострову. Коса Чушка тянулась на восемнадцать километров, являясь как бы насыпью недостроенного моста через Керченский пролив. Немцы ожидали отсюда нападения и укрепляли противоположные берега, лежавшие у подножия отрогов горного кряжа, запиравшего пути с моря в глубину Керченского полуострова. Чушка на всем протяжении простреливалась германской артиллерией.