Огненные врата - Дмитрий Емец

Закинув назад руку, она достала из свисавшего с ручек коляски рюкзака ноутбук. На солнце у экрана не хватало яркости, но здесь, в тени, вполне можно было печатать. Набирая, Ирка не смотрела на клавиши. Она знала их так хорошо, что справилась бы, даже если бы с них стерли все обозначения.

«Счастье мы воспринимаем как череду состоявшихся событий. Не состоялось или состоялось с иным результатом, чем мы планировали, – несчастье. И того не понимаем: то, что существует в эту самую минуту – уже счастье. Даже если снаружи хмурая ночь или капает кран в ванной», – напечатала Ирка.

Задумалась, провела рукой по коре тополя и продолжила:

«Любопытное наблюдение, что нет перехода. Мне или хорошо, или плохо, и крайне редко «так себе». Я живое растение. Впитываю свет или тьму мысли, и из этого света или тьмы строю себя, преобразуя мысль во внешние поступки и действия. Знаменитая человеческая свобода выбора – в свободе выбирать, что впитывать».

Сохранив изменения, Ирка опустила крышку ноутбука и привычным движением забросила его в рюкзак. За зиму и за весну таких наблюдений накопилось у нее несколько сотен. Изредка Ирке хотелось сделать из этого книгу, но она плохо понимала, как стыковать эти разнородные заметки. В книге должен быть сюжет, а если мысль не имеет сюжета, что тогда делать?

Да и вообще, какой сюжет у ее терпешней жизни? Живет в Сокольниках в кирпичном сарае с одним зарешеченным, высоко расположенным окном и железной дверью. Сарай довольно большой и крепкий. Во всяком случае, чтобы обойти его снаружи по периметру и вновь оказаться в том же месте, надо сделать двадцать шесть крупных шагов. Изнутри он, разумеется, меньше.

Некогда сарай принадлежал технической службе Сокольников, являлся местом для хранения старых щитов «Береги лес от пожара!» и «Выгул собак запрещен!», но в один прекрасный день исчез со всех карт, планов, а заодно и из памяти отвечающих за него. Случилось это, когда Эссиорх наложил на сарай устойчивый морок невидимости.

Переезд определился, когда Ирка и Матвей убедились, что не могут больше втаскивать коляску в подвешенный между деревьями Приют валькирий. К новому месту Ирка пока не привыкла. Порой она находила свою будку, лишь врезавшись в нее колесом. Со стороны это выглядело таинственно. В воздухе распахивалась дверь, и между соснами возникал проход. На короткое время можно было увидеть натянутый гамак, круглый бок печки-буржуйки, к которой лучше не прикасаться, пока она не остыла; несколько клинков Багрова, которые он вечно разбрасывал, и много книг на самодельных полках. Потом дверь захлопывалась и все исчезало.

Только Бабаня видела кирпичное строение как кирпичное строение и легко его находила. Эссиорх сделал для морока единственное исключение, зная, что Бабане проще будет поверить в чудо от массажей или абортированного барана, чем в явное чудо, не требующее никаких условий. Кроме того, значительные усилия были приложены, чтобы Бабаня убедилась, что в бывшем домике технической службы тепло, есть все удобства и здоровью Ирки ничего не угрожает.

Ирка снова посмотрела на похожий на нее тополь. Все листья были спокойны, неподвижны, и только один листок трепетал и метался, точно кого-то звал.

По аллее, чуть покачиваясь, навстречу Ирке шла пьянчужка, смешная, худая, скуластая, в соломенной шляпке. Шла с одуванчиком, хмельная от вина и лета, не замечая насмешливых взглядов, существующая в особом мире и сама с собой разговаривающая. Ирка ощутила с ней странное единение. Она была такая же.

Вдали призывно прозвучал автомобильный гудок. Два длинных сигнала, три коротких. Ирка вскинула голову и, торопливо вращая обода, покатилась к ограде Сокольников, туда, где дорога подходила к ней совсем близко…

Матвей приехал!

В Битце устойчиво пахло лошадьми. Подковы отпечатались повсюду, в том числе на влажной дорожке под кленами, где стояли Багров и Даша, новая валькирия-одиночка.

Багров обнажил шотландский палаш – один из пяти клинков небольшого собрания, включавшего холодное оружие, предшествующее или последующее Наполеоновским войнам. До этого он работал легкой английской кавалерийской саблей образца 1796 года, которую считал лучшим холодным оружием из всего, что когда-либо производилось серийно. Единственным серьезным недостатком сабли была неприспособленность к уколу, однако Матвей сточил спинку клинка между окончанием дола и острием. Теперь сабля лежала рядом на пне.

У шотландского палаша был массивный эфес в форме корзинки. Одно лезвие Матвей затачивал полностью, другое, ложное, до половины. Техника работы палашом не отличалась разнообразием. Приставные шаги и атака с выпадом. Будь Даша поопытнее – она легко подобрала бы к палашу правильный ключ. Например, уловила бы слабость передней ноги, которую все время приходилось подтягивать к задней, пряча ее от атаки. Сам палаш ее практически не прикрывал.

Однако Матвею хотелось, чтобы Даша научилась думать сама.

– Смотри, с какой ноги я шагаю! Это важно! Если задняя нога шагает мимо передней – это рывок. Если я колю с передней – это выпад. Глазами смотри – не опускай голову!..

– Мне так неудобно!

– А мертвой быть – удобно?.. И на клинке тоже не зацикливайся. Старайся видеть меня целиком. А еще лучше – чувствовать. Я знал одного отличного мастера, у которого зрение было минус шесть. Готова? Поехали! – резко приказал он.

Копье возникло у Даши в руках мгновенно, и она занесла его, готовая к броску. Багров оценил лаконичную собранность движений. За минувшие месяцы Даша кое-что освоила. Ощущалась школа Таамаг. Антигон так не обучит. У него техника другая – тюк булавой, и участливый взгляд: бо-бо или не бо-бо?

Хотя и Таамаг могла преподать далеко не все. Она учила работе копьем и основам метания, однако технику работы мечом, палашом или полусаблей Матвей мог донести лучше. Валькирии их никогда не использовали.

Началось все еще зимой.

– Вот бы с новой гадкой хозяйкой Мефодий Дохляев позанимался… – как-то сказал Антигон, навещая Ирку в Сокольниках.

– Не надо Мефа! Он бы через пять минут вышел из себя и сказал: «Да ну тебя! Ты тупишь!» – ответила Ирка.

Она, сама когда-то учившаяся у Багрова, знала, что как инструктор он лучше нетерпеливого Мефа. Буслаев не любил объяснять, особенно тем, кто схватывал не сразу, а нуждался в бесконечном разжевывании. Матвей же, напротив, способен был учить долго и терпеливо.

С того дня, по просьбе Ирки, Багров и стал учить Дашу.

С новой валькирией Матвею было легко. Он видел, что Даша к нему тянется. Он был старше, и к тому же единственный ее друг мужского пола, не считая Антигона и оруженосца Бэтлы. Пожалуй, временами Матвей злоупотреблял этим, позволяя себе в отношении Даши некоторую небрежность, какую мы часто позволяем в отношении к человеку, в чьей способности прощать уверены.